Товарищ «Чума»#11 Глава 1 Я висел, ухватившись за рукоять тальвары Афанасия у Каина на спине, пытаясь причинить обезумевшему упырю как можно больше вреда. В идеале, конечно, вообще рассечь его на две половинки, но это, увы, было не в моих силах. Его тело было настолько плотным и крепким, что у меня возникало ощущение, что я кромсаю морёную деревяшку. Волшебный клинок, словно почувствовав моё сокровенное желание, даже задрожал в моей руке, словно живой, будто тоже больше всего на свете жаждал этой смертельной схватки. Каин замер, ухватившись рукой за лезвие, торчащее из его груди и медленно повернул голову, пытаясь заглянуть себе за спину. Его оставшийся глаз пылал холодным адским светом. — Ты слишком много на себя взвалил, червь! — прошипел он, сдерживая движение острого лезвия. — Но почему, Каин? Мы же договорились⁈ — воскликнул я, пытаясь тянуть время, в надежде, что дедуля с духом-хранителем успеют с решающим ударом. — Она — моя мать! — с хриплым бульканьем прорычал упырь. — Ты не понимаешь… Все-таки моя команда умудрилась нанести ему по-настоящему критические повреждения, хоть и не смогли упокоить его окончательно. Но и наши потери были ужасающи — геройски погибли (по крайней мере я так считал) Глория, Афанасий и Черномор. Совершенно непонятно, что с отцом Евлампием — Глаша с Акулиной умудрились куда-то его на себе утащить. Подальше от нашего противостояния. Я надеялся, что хотя бы батюшка остался жив. Однако скорбеть о потерях верных соратников и друзей в эту самую секунду не было никакой возможности. — А как же мир, о которым ты так тревожился? — хрипло произнёс я прямо ему в ухо. — Сейчас мы по твоей милости перебьём друг друга, просто подарив этот мир Хаосу и Рааву… — Ты не понимаешь… ты не «дитя ночи»… — продолжал хрипеть Каин, тягучая кровь которого продолжала медленно струиться из ран. Похоже, что его регенерация основательно сбоила. Но дури у него еще хватало с лихвой. — Я обязан подчиняться «старшему», как и мои птенцы безоговорочно подчинятся мне… Каин внезапно дёрнулся вперёд, и я почувствовал, как клинок выскальзывает из его тела с противным хлюпающим звуком. Чёрная кровь хлынула из раны сильнее, но упырь, казалось, уже не совершенно не обращал на это внимания. Его лапа с молниеносной скоростью схватила меня за горло, подняв в воздух, как до этого Черномора. — Ты предал… меня, Каин… — с трудом продавил я воздух сквозь передавленное горло. — У нас был шанс… спасти этот мир… мы могли бы всё обсудить… — Это — не могли! — рыкнул Каин, и от его голоса стыла кровь в жилах. — Это — необсуждаемо! Мир вокруг поплыл, когда он начал сжимать свои когтистые пальцы. Я судорожно дёргал ногами, выронив клинок Афанасия и пытаясь разжать его пальцы обеими руками, но его хватка была крепче стали. И вдруг — громкий хруст. К счастью, не моего горла. Голова Каина дёрнулась в сторону, когда что-то огромное и мохнатое врезалось в него сбоку, сбивая с ног, и вгрызаясь в руку, в которой он меня держал, гигантскими клыками. Пальцы Каина разжались, и я рухнул на пол, кашляя и хватая ртом воздух. Огромный волк, весь покрытый старыми шрамами и с бешеным огнём в глазах, терзал Каина, мотая его по полу, как тряпичную куклу. Упырь ревел, пытаясь отбиться, но дух-хранитель не отпускал. Не думал, что Пескоройка вообще на такое способна. Похоже, что она воспользовалась способностью кого-то из предков, как бы не самого прародителя. Каин зарычал, пытаясь стряхнуть волка, но дух-хранитель вцепился в него мертвой хваткой. Их схватка превратилась в жуткий танец — упырь метался из стороны в сторону, пытаясь вырваться, а огромный волк не отпускал его ни на секунду. Я только слышал, как хрустят кости Каина под огромными зубами волка. Я думал, что зверюга подобного размера играючи отгрызёт руку упырю. Но не тут-то было! Похоже, что чертов вурдалак был вылеплен из очень крутого теста, замешанного Создателем на земном прахе[1]. Невзирая на раны, наносимые ему гигантским волком, он всё еще пытался сопротивляться, даже сумел встать на ноги. Я поднял с пола оброненный ранее меч, и тальвар вновь вспыхнул в моей руке голубым пламенем. Я еще не успел им взмахнуть, как из темноты выпрыгнул дедуля. В одной руке — старая выщербленная секира, но тоже не простая — просто полыхающая цветными переливами рун в магическом зрении, в другой — свеча, пламя которой горело холодным синим светом. Нахрена моему мёртвому дедуле эта свеча, и куда он её собрался засунуть грёбаному вурдалаку, я так и не понял. — Довольно! — прогремел голос старика, и в тот же миг свеча в его руках ослепительно вспыхнула. Каин взвыл, зажимая глаза, и даже дух-хранитель на секунду ослабил хватку, отпрянув от внезапного света. Ну, и мне основательно досталось — я на мгновение ослеп, но особой боли не ощутил. А вот Каину, видимо, основательно зенки-то «пропесочило» — вон как тоскливо подвывает, ублюдок! Проморгавшись, я увидел, что мой старикан двинулся вперёд, будто сквозь сопротивление невидимой стены, а потом взмахнул секирой. Каин успел только обернуться на свист рассекаемого воздуха (зрение у него так и не восстановилось), но топор уже вошёл ему в шею с влажным чвякающим звуком, будто мясник на рынке рубит сырое мясо. Я думал, что мертвец наконец-то отчекрыжит голову упырю, но топор дедули вгрызся в шею примерно на треть. Упырь заревел — но теперь его крик звучал уже не злобно, а с какой-то почти человеческой болью. Черная кровь брызнула фонтаном, но Каин лишь упал на колени. — Ты опять забыл свои клятвы, Каин! — громогласно заявил старикан, силясь выдернуть своё оружие, застрявшее в шее вампира, словно в бревне. Но сил у него на это явно не хватало. — Жду не дождусь, когда же сдохнешь окончательно! Каин медленно поднялся, его тело дрожало, но теперь уже не от ярости, а от боли. Наконец-то мы его основательно измотали. Он смотрел на Вольгу Богдановича, на меня, на Пескоройку в образе огромного волка, и в его глазах мелькал едва уловимый страх и уважение. — Я не мог иначе… — просипел Каин, поднимаясь с колен. Упыря шатало, но он был еще весьма опасен. Возможно, что мы все тут ляжем — рядком. Старик не ответил. Вместо этого он поднял свечу выше, и синий свет разлился по помещению, отбрасывая причудливые тени. Вдруг воздух содрогнулся, и из тьмы начали выступать призрачные силуэты — люди в старинных одеждах и боевых доспехах с бледными лицами и горящими глазами. Духи пришли нам на помощь! Духи моих предков. Один из них — Лютовлад, шагнул вперёд и протянул руку, указывая на вампира: — Пришло время за всё ответить! — пророкотал он. — Помогайте, братцы! Зовите на помощь всех, до кого сможете дотянуться. И развалины зала начали стремительно наполняться многочисленными духами-призраками. Но это уже были не мои предки, а какие-то совершенно незнакомые мне люди… Вернее, те. Кто когда-то был ими. Каин отшатнулся. Впервые за всё это время я увидел в его глазах не безумие, а чистый, животный ужас. — Нет… вы не можете… Но духи уже окружили его. Они не нападали — они просто стояли и смотрели на него в упор. И в их молчании было что-то страшнее любой угрозы. Я перевёл взгляд на деда: — Кто они? — Те, про кого он давным-давно забыл, — коротко ответил старик. Я присмотрелся. И тогда увидел: призраки, которые тянулись к Каину и которых становилось всё больше и больше, не просто окружали его — они словно входили в него, сливаясь в одно целое с упырём. И тогда до меня дошло. — Эти духи, дед… Они… они его жертвы? Старик мрачно кивнул. Каин закричал — но теперь это был уже не боевой рёв, а глас, полный отчаяния. Ведь он ничего не мог сделать тем, кто сейчас терзал его изнутри, буквально сводя его с ума. А жертв у него за тысячелетия накопилось весьма предостаточно. — Нет! Нет!! Не-е-ет!!! Но призраки не слушали. Они все плотнее сбивались вокруг него, проваливаясь в его тело, как горячие ножи в мягкое масло. И тогда я понял, что это конец. Конец нашему противостоянию — мы сумели его победить! Вот только какой ценой? Вот как по мне — это по-настоящему Пиррова победа. Но всё закончилось не так, как я ожидал. Каин не умер. Он просто вновь рухнул на колени. И когда поднял голову, в его глазах уже не было ни безумия, ни ненависти, в них не было ничего. Только глобальная тоска и пустота. Упырь больше не сопротивлялся. Его черная кровь медленно сочилась из раны на шее, но он словно не чувствовал боли. Его пальцы судорожно сжались, но не для удара — просто в бессилии. Вокруг него стояли призраки, сотни теней, неотступно смотревших на него. И в их глазах читалось одно — они ждали. Чего и Старикан наконец выдернул секиру из шеи вампира и грузно опустился рядом, тяжело дыша. Его глаза тоже были устремлены на Каина, но в них не было торжества — только усталое, почти жалостливое понимание. — Всё, — прохрипел дед. — Теперь он не опасен. Ну, покуда эти с ним… Я хотел возразить, но вдруг понял, что он прав. Даже если Каин всё ещё обладал чудовищной мощью — он был сломлен. Не физически, нет. Гораздо глубже. Я даже представить не мог, что творилось у него внутри. Каин медленно повернул голову, и его взгляд упал на меня. Его губы дрогнули, будто он пытался что-то сказать. Но вместо слов из его рта вырвался лишь тихий, скрипучий шепот: — Почему… они… не уходят? Я скоро не выдержу этой муки! — И он схватился руками за голову. — Чтобы они ушли, ты должен покаяться перед ними, — просто сказал Вольга Богданович. — Но искренне… Лишь после этого они покинут тебя. — Я… не могу… — Каин зажмурился, будто пытаясь отгородиться от реальности. Но призраков это не остановило. Они продолжали проходить сквозь него снова и снова, будто возвращая ему каждую минуту и секунду своих мучений, своих несбыточных надежд и планов на будущее, заставляя упыря переживать эти мгновения тысячи и тысячи раз. — Дело сделано, родичи! — неожиданно произнес Лютовлад, постепенно теряя «плотность». — Мы уходим! — Спасибо, отцы! — произнес Вольга Богданович, кланяясь духам предков в пояс. Я повторил за ним слова благодарности, тоже низко поклонившись. — Дед? — Я повернулся к старику, указав на Каина. — А что с ним теперь будет? — Теперь? — Мертвец усмехнулся. — Теперь он будет помнить каждого, кого убил… А не только родного братца Авеля… Всех каждого до самого своего конца… А Кондрашка[2], уж поверь мне, рано или поздно, любого хватит. Даже такого упыря, как этот… Каин вдруг вскинул голову и закричал — но не от боли, а словно от внезапного осознания всей той мерзости, которую он сотворил за свою долгую жизнь. Его голос звучал так, будто он наконец увидел что-то, что скрывалось от него всю его долгую жизнь. — Я… — Он словно захлебнулся собственными словами. — Я не хотел… — А то мы не знаем, — перебил его старик, — все вы всегда не хотите! А потом… Договорить он не успел, потому что в поле нашего зрения вновь появилась Пескоройка, всё ещё пребывающая в облике волка. Она глухо рыкнула, волоча в зубах основательно придавленную тушку второго упыря-фрица — археолога Грейса. Огоньки её глаз сверкнули в темноте, когда она положила вяло трепыхающееся тело вампира у ног деда. Я вздохнул и спросил старика: — Может, добить его? — Подожди, внук, — Вольга Богданович мотнул головой, — сначала с его патриархом решим… Неожиданно Каин вздрогнул, истошно заорал, едва не порвав мне барабанные перепонки, а затем кулем рухнул на пол, царапая когтями разбитый мрамор. Наступила тишина, лишь слабо поскуливал помятый пескоройкой вампирёныш. Регенерация у него была куда хуже, чем у его босса. А потом… Потом призраки начали неожиданно исчезать. Один за другим, один за другим, один за другим. Они растворялись в воздухе, словно дым, и с каждым исчезнувшим силуэтом в комнате становилось немного легче дышать. Уж слишком напряженную атмосферу они создавали — уныния, безысходности и тоски. — Это он чего, дед, — с изумлением произнёс я, — Каин покаялся? Искренне покаялся? Да быть такого не может! — Жить захочешь — еще не так раскорячишься! — философски произнес мертвец, не подозревая, что предвосхитил крылатую цитату Кузьмича из «Особенностей национальной охоты». — Это что-то для него изменит? — поинтересовался я у деда. — Для него — да, — вздохнул старик. — Для нас… не уверен… — Тогда, может, его это… пока не поздно… — Думаю, что какое-то время он будет паинькой, — произнёс старик. — Но ты прав… — И он вынул откуда-то из-за пазухи металлический ошейник, который защелкнул на шее упыря. — Сдерживающий антимагичекий артефакт! Он, конечно, Каина не удержит… Но учитывая его теперешнее состояние — на пару-тройку дней его хватить должно… — Слушай, дед, а чего он вообще взбеленился? Ведь могли бы и обсудить… Ну, вопрос о его матери… — Да не мог он это обсуждать, — просветил меня старик. — У этих тварей настолько жесткая иерархия, что нижестоящий не может противиться своему Мастеру… Ну, тому, кто его обратил — сделал вампиром. Похоже, что у Каина был чёткий приказ от Лилит, который он не мог нарушить. Всё-таки, первой была она… — А сейчас что мы с ним будем делать? Ведь он не прекратит… — Вот мы и посмотрим. Никто не знает, как повлияло на него это «испытание душ»? Каин лежал без движения, лишь слабые судороги время от времени пробегали по его телу. Его глаза были закрыты, но по выражению лица казалось, что он все еще видит призраков — тех самых, которые только что исчезли. Его губы дрожали, словно он шептал что-то, но звука не было. Следом я взглянул на Грейса, который пришёл в себя и уже сидел на полу, скрючившись, и смотря на нас с животным страхом. — Пусть живет, — неожиданно сказал Вольга Богданович. — Все-таки ученый… Может, что-то полезное знает. — Ты сейчас серьезно, дед? — Я уставился на старика. — Он же упырь! — А Каин — патриарх упырей, и ничего — терпим, — недобро усмехнулся дед. — Да и потом… — Он наклонился к Грейсу, и взгляд его стал ледяным. — Ты понял, что если попытаешься убежать или напасть, Пескоройка тебя догонит? Грейс быстро закивал, будто боялся, что его тут же прикончат за малейшую задержку с ответом. — Хорошо, — удовлетворенно кивнул старик. Немец-вампир сглотнул и снова кивнул, стараясь не отсвечивать клыками, которые он, отчего-то, никак не мог втянуть обратно — я это явственно читал у него в голове. Неожиданно Каин начал шевелиться. Он медленно поднялся на колени, его движения были неуверенными, словно он только что проснулся после долгого сна. Его глаза, когда он наконец открыл их, больше не горели безумием — в них читалось что-то другое. Осознание. Ужас. Боль. — Я… помню, — прошептал он. — Что именно? — спросил я, настороженно сжимая рукоять тальвары покойного Афанасия. — Всех. — Его голос дрогнул. — И каждого. В комнате повисла тяжелая пауза. — И что ты чувствуешь? — тихо спросил Вольга Богданович. Каин закрыл глаза: — Пустоту. Он сказал это так, будто это слово могло объяснить все. И, возможно, так оно и было. — Ну что ж, — вздохнул дед, — теперь тебе предстоит решить, что с этой пустотой делать? Я посмотрел на Каина, потом на Грейса, потом на Пескоройку… и понял, что эта история еще далека от завершения. Но по крайней мере, бедные замученные Каином призраки, наконец-то обрели покой. А нам оставалось разбираться с живыми… [1] Согласно библейскому повествованию, Бог создал Адама из праха земного. В книге Бытия (2:7) говорится: «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою». [2] Одна из версий связывает выражение с именем Кондратия Булавина, предводителя восстания донских казаков в начале XVIII века. В ходе восстания казаки убили князя Юрия Долгорукова, а депеша об этом якобы начиналась со слов: «Кондрашка Булавин Долгорукова хватил» Глава 2 Тишина, повисшая после слов Вольги Богдановича, была густой и тягучей, словно древесная смола. Даже сам воздух замер, боясь нарушить хрупкое равновесие, возникшее после горькой победы, невосполнимых потерь и запоздавшего покаяния. В развалинах обеденного зала особняка, где еще недавно кипел ад схватки, теперь царила звенящая пустота — но не потому, что всё закончилось, а потому, что произошло нечто… Что-то, что я никак не мог осознать. Я опустил тальвару Афанасия, и она скрежетнула острым концом по мраморным плитам, вызывая волну колючих мурашек. Клинок, ещё недавно пылавший голубым магическим пламенем, теперь был тусклым, словно выдохся. Как и я. Как и все мы. В руке он казался тяжелее, чем весил на самом деле. Ведь это был не просто меч — это было напоминание. Об Афанасии, чья рука последней держала этот клинок до меня. О Глории, что погибла, защищая всех нас. О Черноморе, что, не дрогнув, стоял на пути Каина, как стена, и пал, как герой. — Выйдем не улицу… — тихо произнёс я, оглядывая разрушенный зал. — Здесь тяжело дышать… — Здесь пепел надежд, смрад магического перегара и непереносимая боль воспоминаний, — почти поэтически озвучил свои мысли мертвец, с которыми я был полностью согласен. — Идём… тебе не помешает глоток свежего воздуха. Дед медленно убирал секиру на слово, и она, как по волшебству, исчезла из его рук. Мне показалось, что мёртвое тело Вольги Богдановича искажалось тлением всё сильнее с каждой минутой, как будто сила, державшая его в этом мире, истощилась. Но в его глазах всё ещё горел огонь. Возвращаться в свой склеп мой мертвый дедуля явно не собирался. Старик посмотрел на главупыря, всё ещё стоящего на коленях, и тоже опустошённого, причём во всех смыслах — Ты идёшь с нами, Каин, — сказал Вольга Богданович. Каин медленно поднял голову. В его глазах не было ни гнева, ни страха — только глубокая, всепоглощающая усталость. — Хорошо… — тихо прошептал он, а я заметил, что бо̀льшая часть его ран уже затянулась. — Тогда вставай, — приказал дед. Каин медленно поднялся с колен, его движения были неуверенными, как будто он только сейчас осознал всю тяжесть своего возраста. Он посмотрел на свои руки — те самые, что пролили самую первую кровь на земле, и сжал их в кулаки, словно пытаясь удержать что-то, что уже давно из них ускользнуло. — И как… мне с этим жить? — спросил упырь, обращаясь не столько к нам, сколько к самому себе. — А ты сам как думаешь? — огрызнулся я, всё ещё не веря в его метаморфозу из кровавого монстра в святого праведника. — Живи и помни: каждый твой новый «шаг» — это движение в Бездну! Это движение сквозь тени тех, кого ты погубил и еще погубишь. Ведь твоя природа осталась такой же. И если ты снова начнёшь бежать от них — они вернутся. На этот раз навсегда! Каин тяжело вздохнул. — Теперь, когда я… помню… — Он сделал паузу. — Мне тяжело делать то, что я делал раньше… Прежние нерушимые связи… Они разрушены… Они уже не довлеют надо мной… — Вот как? — Дед скрестил руки на груди, бросив внимательный взгляд на вампира. — Ты даже не попытаешься освободить Лилит? Если вновь появится такая возможность? — Я… я не знаю… — Каин замер, его лицо исказилось от внутренней борьбы. — Но сейчас у неё нет власти надо мной, как у меня над моими птенцами. — Вот и славно, — фыркнул мертвец, довольно потерев ладони. — Значит, у нас есть время подумать, обсудить дальнейшие действия, и спасти мир от Хаоса, в конце-то концов! — Дед! — Моему изумлению не было предела. — После всего, что он натворил… После предательства, стольких смертей и… — Я раздраженно махнул рукой, стараясь на смотреть на окровавленные и искаженные смертью лица своих верных соратников. — После всего ты хочешь опять с ним договариваться? — Было время, когда я серьёзно изучал вампирские поведенческие реакции и инстинкты, — ответил Вольга Богданович. — С призраками жертв Каина была моя идея — духи предков лишь исполнили мою нижайшую просьбу. Связь с Лилит должна была разорваться, либо существенно ослабнуть… Что, собственно и произошло, — довольно закончил он. — Вот только я не уверен, что ему стоит доверять, — произнес я. — Дайте мне один шанс! — Каин стоял, глядя в пустоту. В его глазах было что-то странное, похожее на удивление. Как будто он впервые увидел мир без пелены вечной ярости. — Только один, и я не подведу! — Думаешь, он действительно изменился? — спросил я старика. — Да. Но не знаю, на сколько его хватит? — Пожал плечами старик. — Я бы не спешил с выводами… Посмотрим… А сейчас на улицу, — попросил я, — совсем нечем дышать… Хотя, кому я об этом говорю…. Каин немного постоял, словно собираясь с силами, а затем пошёл. Медленно, с усилием, но без посторонней поддержки. Его тело всё ещё дрожало, но кровь из ран уже не сочилась. Грейс, съёжившийся у стены, смотрел на всё это с немым ужасом. — А он? — спросил я у деда, кивнув в сторону немецкого вампира. — Пусть пока поживёт, — отмахнулся дед. — Хотя, если сказать по правде, он такой же покойник, как и я. Пусть существует… Пока. Пескоройка, всё ещё пребывая в облике отца волка, тихо рыкнула, отходя в тень и не сводя с Грейса жгучих глаз. Я знал: она не выпустит его из виду. Ни на миг. — Иди за Каином! — распорядился дедуля. — И смотри у меня! Пескоройка толкнула Грейса мордой, заставив его вскочить на ноги. Археолог подпрыгнул, как ужаленный, и торопливо закивал, понимая: сопротивление бессмысленно. После чего побежал следом за своим патриархом. Мы двинулись к выходу — молча, по обломкам былого величии, от которого осталась лишь груда битого камня, перемешанного с обломками изящной некогда мебели. Каин шел посередине, между мной и Матиасом, идущим следом за ним. Я буквально чувствовал затылком его взгляд. Но, когда обернулся, оказалось, что он смотрит не на меня, а «сквозь меня». На мгновение я сумел коснуться с помощью своего дара его закрытого разума — он сейчас «видел» всех, кого сегодня убил. Когда мы вышли из развалин, в которые превратилась усадьба, рассвет уже начинал серебрить край горизонта. Холодный злой ветер шевелил мои волосы, но также, он позволил сделать полной грудью глоток свежего воздуха. Вдали, у кромки хвойного леса, я увидел темные силуэты своих женщин — Глаша и Акулина с трудом поддерживали грузную фигуру отца Евлампия. Он был жив. Ранен, измождён, но жив. — Дед, — сказал я, остановившись. — А что теперь? Что будет с нами? С миром? Старик посмотрел на рассвет, окрасивший серое небо, на дымящуюся усадьбу за нашими спинами, на всех выживших в этой жестокой магической битве. — Теперь, внук, — медленно произнёс он, — начинается самое трудное… И это только начало… Для него. Для нас. Для всех, кто остался жив. Он положил руку мне на плечо. — И да… — добавил он, чуть усмехаясь. — Пока мы живы… ну, вы живы, а я существую — есть шанс. Даже если этот шанс — лишь маленькая искра в темноте. — Дед, а ты случайно стихи в молодости не писал? — прищурился я, глядя в серое лицо мертвеца. — А то как же? — подбоченился покойник. — Тогда все писали. Я посмотрел на Каина. Он смотрел на рассвет. Впервые за тысячу лет — без внутреннего содрогания. Без страха — патриарх упырей, это вам не новообращённый птенец — солнце не приносит ему вреда. Только с тоской. И с чем-то ещё. Чем-то, что я не мог назвать. Возможно — с надеждой. А мы пошли дальше. От прошлого к будущему. К тому, что еще предстоит совершить. И где-то в душе я знал: это ещё не конец. Это только начало. Мы шли молча, оставляя за собой смерть и разрушения. Как же это все бессмысленно… Каин держался рядом с дедом, словно стараясь не отставать, но его шаги были увереннее, чем прежде. Грейс по-прежнему ковылял следом, а Пескоройка, зорко следила за ним, то и дело подталкивала его мордой, не давая замедлить шаг. — Так и будешь его охранять? — спросил я у неё, кивнув на немецкого вампира. Она не ответила — лишь взглянула на меня золотистыми, полными бешеной энергии глазами. — Можешь его оставить, — произнёс дед. Огромный волк вопросительно взглянул мне в глаза, оставляя за мной окончательное решение — ведь я сейчас князь. Я кивнул и в этот момент со стороны леса донесся громкий крик. — Рома!!! Глаша, передав пошатывающегося отца Евлампия «на руки» Акулины, бросилась ко мне. Её платье было изорвано, лицо исцарапано, но в глазах горело облегчение. Я видел это даже издалека. — Ты… ты жив… — прошептала она, едва не падая мне в объятия. Я подхватил её, ощущая, как мелко дрожит её тело. — Конечно, жив! А ты думала, меня так просто убить? Она засмеялась сквозь слёзы, но тут же нахмурилась, заметив Каина. — А он… почему он здесь? — Испытательный срок… — бросил я. — И вы ему верите? После всего… — Нет, — ответил вместо меня Вольга Богданович. — Но даём шанс. Хоть он и убил Глорию, Афанасия и Черномора. Глаша хотела что-то возразить, но тут к нам подошёл отец Евлампий, опираясь на плечо Акулины. Его ряса была пропитана кровью, лицо землистого оттенка, но взгляд оставался твёрдым. — Ну что, батюшка, живой? — спросил я, намеренно грубовато, чтобы скрыть облегчение, что хотя бы он выжил. — На том свете меня пока не ждут, — хрипло ответил священник. — А вот его… — Он посмотрел на Каина с неприкрытой ненавистью. — Его точно заждались… Каин ничего не сказал. Он лишь перевёл взгляд на священника, и в его глазах промелькнуло что-то, похожее на усталую покорность. — Если бы можно было всё исправить… — тихо проговорил он. — Не говори ерунды, — резко оборвал его отец Евлампий. — Ты уже сделал свой выбор. Давным-давно. И так много раз… — Он теперь делает новый, — вмешался дед. — Дай ему время, святой отец. — Время? — Священник горько усмехнулся. — Время для него — вечность. А для нас? Дед не стал спорить. Он лишь вздохнул, и в его мертвых глазах отразилась тяжесть прожитых веков — он понимал отца Евлампия лучше, чем кто-либо. Я вот, например, не знал ответа на этот вопрос, хоть мне и доводилось уже и умирать, и возрождаться. Однако, дедуля не дал нам расслабиться и погрузиться в прострацию, принимая на себя роль командующего. — Людям нужен кров, еда и лечение! — громогласно заявил он. — Вампирам — убежище до заката. А павшим — заслуженные почести и упокоение! Пескоройка, приготовь погибшим достойные места для упокоения! Пескоройка, услышав приказ старика, вновь подтвержденный мной, медленно трансформировалась из волка обратно в свой привычный и невещественный вид. Я почувствовал, как дух-хранитель, не говоря больше ни слова, скользнул вглубь соснового бора, где начиналась древняя земля нашего семейного кладбища, хранящая память о многих поколениях рода Перовских, и тех, кто отдал свои жизни для его процветания. Глаша, немного отстранившись от меня, внимательно осмотрела всех присутствующих. Её взгляд остановился на ранах отца Евлампия, наскоро перевязанных обрывками её же одежды. — Нужно нормально обработать ваши раны, батюшка, — мягко произнесла она. — Нельзя терять время, как бы не было заражения крови. Доча, поможешь довести батюшку до лаборатории? Там найдётся всё необходимое. Акулина молча кивнула, помогая священнику присесть на уцелевшие ступени крыльца парадного входа в усадьбу — монаху опять стало дурно. Пока женщины занимались отцом Евлампием, дед окинул Каина и его птенца тяжелым взглядом. — Ошейник мы с тебя не снимем, уж извиняй… — произнёс Вольга Богданович, сейчас нам нужны хоть какие-то гарантии… Отец Евлампий резко обернулся к упырю и проревел, невзирая на плохое самочувствие: — Будь ты проклят, Ирод! — Я не ирод, — спокойно поправил священника вампир. — Я — Каин. Первый рожденный на земле человек. Разве это так сложно запомнить? — иронически осведомился он у монаха, хотя прекрасно понял, что имел ввиду мон — Ты не человек, — произнес отец Евлампий, — ты — чудовище! — Батюшка, — осадил священника мертвец, — сейчас не время для эмоций. Он нам нужен, чтобы устоять против Хаоса, чтобы спасти мир! Священник недовольно поджал губы, с трудом сдерживаясь. Но промолчал. Было видно, что ему тяжело принять такое решение, но он понимал правоту старика. — А вы, — мертвец повернулся к Каину и его спутнику, — укройтесь на день в винном погребе — он, вроде бы, уцелел. Только смотри мне — без фокусов! — И он погрозил вампирам своим сухоньким кулачком. — Мне не страшен свет солнца, — возразил Каин, но именно на эти слова дедуля как-то нервно отреагировал: — А это, чтобы ты рожей своей здесь не отсвечивал, когда мы соратников наших в последний путь… — Я понял, князь, — кивнул Каин, и через мгновение оба упыря исчезли в дверях разрушенного особняка. Я подошёл к деду: — Что думаешь насчёт Каина? Действительно считаешь, что он изменился? Старик задумчиво потёр подбородок: — Изменения есть, это очевидно. Но насколько они глубоки и прочны — покажет только время. Сейчас главное — использовать его знания и силу против общего врага. Правда, нам всем придётся восстанавливаться… Пока мы обсуждали дальнейшие действия, солнце медленно поднималось над горизонтом, окрашивая небо в нежные розовые тона. Новый день начинался, принося с собой не только боль утрат, но и надежду на лучшее будущее. — Но решим это позже, — продолжил мертвец. — Сейчас главное — позаботиться о живых и достойно проводить в последний путь наших павших товарищей. Похороны прошли в полном молчании — хоронили павших героев в общей братской могиле, подготовленной духом-хранителем. Позже она «выстроит» на этом месте памятный обелиск с описанием их подвига. Каждый из нас понимал, что цена победы над неожиданно взбесившемся упырём оказалась слишком высока. Но в глубине души теплилась надежда, что жертвы не были напрасными. Глаша и Акулина, несмотря на усталость, держались стойко. Отец Евлампий, хоть и был тяжело ранен, нашёл в себе силы провести последний обряд для усопших. Хотя ни один из них не был христианином. Скорее, наоборот — каждый из них был противником его Веры, обладателем проклятого чёрного дара. Однако в наших глазах они были настоящими героями, отдавшими свои жизни, чтобы мы жили, боролись и спасали этот мир от уничтожения. И никто не возразил, когда батюшка предложил прочитать заупокойную молитву. Все понимали, эти жертвы — только начало. Начало долгой и трудной борьбы за спасение мира от надвигающейся Тьмы. И хотя впереди нас ждали новые испытания, в этот момент мы знали одно: пока мы вместе, пока в наших сердцах горит огонь борьбы со злом — у нас есть шанс. Шанс победить и изменить мир к лучшему. Когда пришло время прощаться, мы по очереди подошли к усопшим, постояли у свежих могил, склонив головы в безмолвном почтении. Глаша положила на могилу Глории букет полевых цветов, собранных ею по пути сюда. Акулина, не проронив ни слезинки, оставила на могиле Черномора его любимый кинжал, рукоять которого она заботливо обернула в чистую ткань. Я задержался у могилы Афанасия. Его тальвара, которую я держал в руках всё это время, теперь нашла вечный покой рядом с хозяином. Клинок, впитавший столько магии и столько крови, теперь будет охранять его вечный сон. Подошедшие попрощаться к своему прародителю Глаша и Акулина, по очереди поцеловали его в холодный лоб, орошая горючими слезами его умиротворенное лицо. Не успев даже отойти в сторону, Глаша неожиданно сомлела, чуть не завалившись на покойного прародителя. Я едва успел подхватить её на руки и усадить на каменную поминальную скамью, расположенную на соседней могиле. Через мгновение она открыла глаза, а на мой вопрос «что произошло?» сослалась на бессонную ночь, нервные потрясения и беременность. — Сейчас всё нормально, милый, — успокоила она меня, и мы продолжили прощание с павшими. Вольга Богданович, несмотря на свою нежизнь, выглядел сегодня особенно печальным. Его выцветшие мёртвые глаза, в своё время видевшие столько смертей и потерь, потускнели еще больше, как будто из них совсем ушло даже подобие жизни. Он положил на каждую могилу по горсти земли, взятой с самой древней могилы семейного кладбища, и прошептал слова, которые, возможно, были известны только ему. — Земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху! — пробасил напоследок отец Евлампий. — В надежде на воскресение к жизни вечной через Господа нашего Иисуса Христа. Ты взят от земли и должен снова стать ею. Иисус Христос воскресит тебя в День Страшного Суда. Он будет милостив к тебе на Страшном Суде и проведет тебя к вечной жизни в Царстве Божьем[1]… [1] Текст традиционной заупокойной молитвы, которую обязательно читают над умершим католиком или протестантом. Но в данном контексте мне показалось уместным использовать её в устах отца Евлампия. Глава 3 После панихиды, устроенной на кладбище отцом Евлампием, мы вернулись в особняк. Разрушенной оказалась только его центральная часть, а оба крыла — уцелели. Пескоройка уже принялась за восстановление разрушенного здания, но сколько оно продлится — известно только ей и Создателю. Мы помянули ушедших героев на кухне, где дух-хранитель накрыл нам скромный стол. Да нам сейчас и немного надо — в живых осталось только пятеро: я, Глаша с Акулиной, отец Евлампий и капитан госбезопасности Фролов. Стыдно сказать, но о Лазаре Селивёрстовиче во всём этом кавардаке мы банально забыли. Он первым встал на пути главного упыря и мгновенно был отправлен в полный нокаут. Затем его завалило обломками стены, но удачно — практически ничего не расплющив и не сломав. Так он и пролежал там, пока о нем не сообщили вампиры, которые и достали Фролова из-под завала. Сил у меня практически не было — все они остались в отрезанной бороде Черномора. И как вынуть её оттуда, никто из нас не представлял. Поэтому подлечить товарища капитана удалось лишь самой малой толикой сил, которые я сумел собрать обычным способом — из окружающего эфира. Так что на похоронах Лазарь Селиверстович не присутствовал — он крепко спал, погруженный в некое подобие комы с помощью зелья Глафиры Митрофановны. Вампиры тихо сидели в винном погребе, благоразумно стараясь не попадаться нам на глаза. И правильно делали, хоть мы и зачли им спасение Фролова. После поминок я отправил моих девушек отдыхать — ночь была тяжелая, и они совершенно вымотались. Оставшись втроём с дедулей и отцом Евлампием, я спросил: — Может мне кто-нибудь объяснить, почему так легко умерли трое одарённых? И весьма сильных, разменявших не одно столетие? Ведь насколько мне известно, без передачи проклятого дара их переход на «ту сторону» весьма затруднителен. Ведьмы не умирают «тихо и мирно»… Я ведь прекрасно помнил, как отдавала концы старуха Акулина из моего будущего — дар противится смерти носителя, не даёт ему перейти грань между миром мёртвых и миром живых. Иногда одарённые, не подготовившие преемника могут мучиться неделями и месяцами, пока не отдадут концы. — А в нашем случае, раз — и готово! — добил я до логического конца свою мысль. — Как-то не верится мне в такой вот исход, товарищи дорогие. При слове «товарищи» отец Евлампий недовольно поморщился, но возражать не стал, ибо сам временами становился свидетелем мучений умирающих носителей темного дара. Однако, пока никаких предположений он не высказывал, прикидывая в уме вероятности подобного исхода. Я читал его мысли, но ничего путного ему в голову пока не приходило. — Слушай, дед, — спросил я мертвеца, — а как с тобой быть? Ты же, вроде бы, умер, а от дара тоже не избавился? — Ну-ну, как же, не избавился, — усмехнулся Вольга Богданович. — Честь по чести свой дар подготовленному преемнику перед смертью передал. А вот когда меня обратно «призвали», выдернув из сладкого вечного сна, так и обратно передали часть сил общего родового эгрегора. Я сосредоточился, обдумывая его слова. Родовой эгрегор — это сложная энергетическая система, аккумулирующая опыт и силу всех поколений рода Перовских. Получается, Вольга Богданович не просто вернулся, но еще и получил дополнительную подпитку от предков, а не свой дар обратно. — То есть, ты хочешь сказать, что у каждого из погибших была возможность передать свой дар? — уточнил я. — Не просто возможность, — вмешался отец Евлампий, — а непреложный факт! Особенно для таких сильных носителей дара, как погибшие. Иначе, не отошли бы они так мирно. Вольга Богданович кивнул: — Правильно. И тот факт, что это произошло, а мы не заметили, говорит о чем-то странном… И куда, интересно, делось сразу три ведьмовских дара? — спросил я. — Не могли же они просто «в воздух» улететь? — Не, внучек, не могли! — Сразу отмел это предположение мёртвый старикан. — Защитный купол не пропустит такую энергию — он непроницаем! Блокирует истечение силы вовне напрочь! Вот оно в чем дело! До меня наконец-то начало доходить, почему я во время схватки с упырём никак не мог призвать себе на помощь своего одноглазого братишку — Лихорук меня просто не слышал. Похоже, защитный купол рубит не только силу, но и любую магическую связь! Повисло молчание. Каждый из нас понимал серьезность ситуации. — А ведь есть способ проверить! — неожиданно произнёс отец Евлампий. — Ритуал обратной связи с умершими, прости Вседержитель за то, что я это предлагаю! — И священник истово перекрестился. — Я знаю, есть у вас, ведьмаков, такая метода. Внезапно Вольга Богданович звонко хлопнул себя по колену: — А ведь прав батюшка! Может получиться! Они ведь новопреставившиеся покойнички! На сорок дён еще могут на этом свете задержаться, если, конечно, «тёмная сторона» на них раньше не выйдет. А она выйдет — тут сами князья ада в очередь выстроятся, кому их души отойдут. Не кажный день такие чины мрут! Но поспрошать можно… Да… Только для этого нужны определенные условия и артефакты. — Какие именно? — насторожился я. — Во-первых, место силы. Во-вторых, их кровь, либо кровь ближайших родственников или прямых наследников. В-третьих, личная вещь каждого из погибших. — С кровью и вещами — проблем нет, — произнёс я. — А вот с местом силы… — С этим тоже, — успокоил меня дедуля, — Пескоройка строилась именно на таком месте — месте древней хтонической силы. А выход её — на алтаре нашего родового святилища! — Прости Господи, что не пресекаю эту поганую бесовщину! — отец Евлампий вновь истово перекрестился. — Учитывайте, что риск призыва таких сущностей — огромен. Мы можем потревожить не только духов погибших, но еще и привлечь нежелательное внимание с «другой стороны»… — Риск оправдан, отец Евлампий, — твердо сказал я. — Мы должны понять, что же произошло на самом деле. Иначе мы рискуем сами лишиться дара также быстро и непонятно. — Да ладно! — Легко отмахнулся дедуля-метвец от предостережения священника. — Чего мы не видали на «той» стороне? Я посмотрел на моих товарищей. Несмотря на усталость и потери, в глазах каждого горела решимость. Мы были готовы раскрыть эту тайну, что бы для этого ни потребовалось и чем бы это ни грозило. Даже священник-инквизитор нам больше не противился, и был готов помогать. Ведь от нашей совместной силы зависело будущее всего мира. — Когда начнём? — подвел я итог нашей весьма продуктивной беседы. — А чего откладывать? — поднялся со своего места Вольга Богданович. — Прямо сейчас! — Сейчас? — Я удивленно посмотрел на деда. — Мы вымотались, девчонки отдыхают, товарищ Фролов без сознания… — А зачем они нам? — отмахнулся Вольга Богданович. — Невестка к тому же беременна, хоть и светлая у неё голова — обойдёмся и без неё… Ты, я и отец Евлампий — этого достаточно. Священник нервно поправил крест на груди: — Да, я тоже должен пойти с вами. Но не для участия в ритуале, упаси Господи, а для защиты от того, что может прийти «оттуда»… В очередной раз за этот день мы направились по направлению к родовому кладбищу. Ведь именно там находилось родовое святилище рода Перовских. Вольга Богданович шел впереди, уверенно вышагивая по аллее, посыпанной голубой мраморной крошкой. — Послушай, дед, — прервал я молчание, — а как мы получим кровь или личные вещи погибших? Ведь они… того… похоронены? Старик, повернувшись ко мне, хитро усмехнулся: — Ты думаешь, старый Вольга Богданович не предусмотрел такую возможность? У каждого из мертвецов нашего кладбища в специальном хранилище в лаборатории есть запечатанный флакон с его кровью и волосами. Древняя традиция, понимаешь ли… — Традиция предосторожности? — уточнил я. — Правильно, внучек! — довольный моей сообразительностью произнёс старик. — В нашем магическом мире ничего нельзя делать без надлежащего контроля! Мало ли, кто как решит воспользоваться нашими мертвецами против нас же. Наш род, Ромка, славился великими кровезнатцами, а вот некромантов среди нас никогда не было. Но с помощью крови можно решать не только вопросы живых, но и мёртвых! — наставительно произнёс он. — Так ты сохранил их кровь? Дед залез в карман своего камзола и извлек оттуда три небольших флакона с темной жидкостью и холщовые мешочки, перевязанные нитями разного цвета. — Кровь и личные вещи, — пояснил он, заметив мой вопросительный взгляд. — Кусочки одежды. Всё, что нужно для ритуала. — Наш пострел везде поспел… — проворчал священник и перекрестился в очередной раз. Холодный ветер кружил над кладбищем, раскачивая ветви старых дубов. Ослабев после схватки и обилия восстановительных задач, Пескоройка перестала следить за климатом внутри защитного купола. И промозглая осень, наконец-то, добралась и в это благословенное место. Солнце, скрывшееся за пеленой серых и низких туч, оставило лишь тусклый отсвет на мраморных крестах и обветшалых могильных плитах семейного кладбища. Родовое святилище Перовских виднелось в конце аллеи. Я видел в магическом зрении, что его древние стены покрывали многочисленные руны, словно выжженные в камне. Мы прошли внутрь, правда, дедуля заблаговременно вручил какой-то оберег священнику, мотивируя тем, что без него он не сможет войти в храм. Батюшка покочевряжился немного, затем перекрестил небольшую костяную безделушку (думается мне, что она тоже была вырезана из кости прародителя Перовских) в виде волка. Помещение храма, окутанное привычным полумраком, пропускало сквозь витражи лучи света, наполнявшие пространство призрачными бликами — кроваво-алыми, потускневше-золотыми и ледяной синевой. По стенам, испещрённым затейливыми фресками, пробегали тени давних сказаний: сражений, канувших в Лету, и подвигов, о которых помнили лишь древние камни. Казалось, время здесь остановилось, запертое в этих изображениях. Под массивными, давящими сводами рядами стояли саркофаги — бледный камень, испещрённый узорами и полустёртыми знаками, значение которых, возможно, навсегда утрачено. Густой воздух пах пылью веков и забытым величием, а тишина была такой глубокой, будто само здание внимательно следило за каждым звуком, решая: достоин ли пришелец ступать по этим древним плитам. А к батюшке оно присматривалось с удвоенным подозрением. Хорошо, что дедуля снабдил его оберегом, иначе священника бы натурально размазало по стенам. Я не сомневался, что так бы и было. Незваным гостям сюда дороги не было. А для нас Перовских, и родичей наших, в этом торжественном молчании, под суровым взглядом вечности, даже тревога угасала, сменяясь странным, почти болезненным умиротворением, будто душа подчинялась незримому шёпоту этого священного места. — Вот и место силы, — пробормотал Вольга Богданович, останавливаясь перед алтарём. — Здесь хтонические энергии выходят на поверхность, как лава из вулкана. Отец Евлампий нервно одёрнул рясу: — В последний раз предостерегаю: мы не знаем, какие существа могут воспользоваться вашим ритуалом. Они могут притвориться душами погибших, а потом… — священник умолк, глядя на нас осуждающе. — Мы и сами с усами! — хохотнул дедуля, заставив монаха поморщиться. — Прости Господи! — прошептал священник. — Вы еще те исчадия… — Мы будем осторожны, отец Евлампий, — пообещал я монаху и повернулся к деду. — Что дальше? Старик разложил флаконы с кровью на алтаре, аккуратно расстелил холщовые мешочки и достал из складок одежды нож с костяной рукоятью. На этот раз он воспользовался каким-то другим клинком, не тем, что хранился в нише за алтарём. — Кровь — проводник души, — проскрипел он, — а личная вещь — якорь, чтобы приманить дух. Но сначала нужно активировать алтарь. Дай руку князь Перовский… Я протянул ему руку, и он провёл лезвием по ладони, и тёмные капли упали на камень. — Еще твоя кровь усилит связь, — прошипел он, смешивая мою кровь с содержимым флаконов. Отец Евлампий отступил к краю ротонды, чертя в воздухе кресты и шепча молитвы. Стены святилища поглотили шёпот священника, словно древние камни жадно впитывали любое проявление человеческой активности. Кровь на алтаре заструилась, как живая, переливаясь в лучах витражного света, и вдруг вспыхнула густым багровым пламенем. — Услышьте, мертвые! — прохрипел дед, и его голос прозвучал странно — будто не только он его произнёс, а ещё кто-то, вторя его словам. Пламя алтаря рванулось вверх, осветив своды храма чудовищными тенями, и вдруг резко наступила тишина. Огонь сначала опал, а затем и вовсе погас, но на его месте осталось дрожащее «марево», словно мерцающая пелена горячего воздуха, разделяющего миры — живых и мёртвых. Воздух сгустился, наполнившись запахом прелых листьев, мокрой земли и свежей крови, которой я основательно окропил алтарь. И тут я услышал шорох. Почти неслышный. Как будто кто-то осторожно провёл пальцами по камню стены за моей спиной. Я резко обернулся. Из темноты между саркофагами медленно выползла чья-то неясная тень. Форма её была почти человеческой, но слишком угловатой, неестественной, будто кости под кожей ломались и срастались заново. Она двигалась прерывисто, рывками, как будто её тянули за невидимые нити. — Кто ты?.. — вырвалось у меня, но дед резко сжал мою руку: — Молчи! Я резко заткнулся, а тень замерла. Потом её голова медленно повернулась ко мне, и в темноте засветились два бледных огонька. Как глаза. — Ты звал мёртвых. Я тоже их зову… — прошелестело в воздухе. Голос звучал так, будто раздавался из ржавой металлической бочки. Священник за спиной изумлённо ахнул, но дедуля погрозил ему своим сухоньким кулачком, и он замолчал. Дед выпустил мою руку и шагнул вперед, костяной нож подрагивал в его пальцах. — Мы звали не тебя, Перевозчик! Колючие мурашки побежали по моей спине: вот оказывается, кто это — вечно старый Харон, перевозчик душ на тот свет. А батюшка-то оказался прав в своих опасениях — на наш зов откликнулся совсем не тот, кого мы ожидали увидеть. Тень медленно качнулась, будто рассматривала нас. — Меня не надо звать — я сам прихожу. Я не мог не воспользоваться случаем попасть в вашу вотчину. Что-то вы все — Перовские, не спешите уйти за Грань жизни, как-то подзадержалась ваша семейка на этом свете… Тень расплылась в широкой ухмылке, и вдруг её контуры стали чёткими, словно кто-то прорисовал её углем на фоне полумрака. Перед нами стоял высокий, сгорбленный старик в лохмотьях, с шелудивой и покрытой гнойными язвами кожей. В его руках была длинное черное весло, кривенькое и неказистое — явно ручной работы, а за спиной — полуразвалившаяся лодка, будто вросшая в каменные плиты пола родового святилища. — Лодка? — не выдержал я, усмехнулся я. — И где же твоя река, Харон? Перевозчик тоже усмехнулся, и его крепкие, но отчего-то абсолютно серые зубы блеснули, как мокрые речные камешки. — Река? Да она везде, юнец! Раскрой глаза пошире и обязательно её узришь. Он стукнул веслом о камень, и вдруг пол под ногами стал влажным. Я посмотрел вниз — из щелей между плитами сочилась черная вода, явственно отдающая тиной и тухлятиной. Она медленно поднималась, уже скрывая наши ступни. Отец Евлампий заерзал, пытаясь отступить, но позади него тоже плескалась эта дурнопахнущая жижа. — Чувствуете тяжёлый стоячий дух Стигийского болота[1]? — визгливо рассмеялся лодочник, шумно втянув носом воздух. — А я вот нет — принюхался за столько-то веков… или тысячелетий… не помню уже… — Дед… — я шепотом позвал старика, но тот стоял неподвижно, не спуская глаз с Харона. — Почему пришёл ты, а не Смерть? — Слишком много работы у моего нынешнего Хозяина — смертные истребляют друг друга уже не сотнями и тысячами, а десятками и сотнями тысяч! — проскрипел Харон. — Продохнуть некогда! А души трёх настолько сильных ведьмаков так или иначе придётся перевозить в ад. Так почему бы не совместить приятное с полезным? И вот я здесь, у ваших ног… — Гнусаво напел он строчки какого-то смутно знакомого романса, после чего опять мерзко захихикал, брызжа слюной во все стороны. — Ну что, Перовские, готовы отдать долги? — Чего ты хочешь, Старый[2]? Какую плату? — резко спросил Вольга Богданович. Перевозчик склонил голову набок, будто к чему-то прислушиваясь. — Не торопись, мертвец. Я не за тобой пришел. — Его горящие глаза медленно переползли на меня. — Ведь это ты призывал мертвых… тебе и платить… [1] В древнегреческой мифологии Стикс — это одновременно и река, и болото, и персонификация этих понятий. Стикс является одной из пяти рек подземного мира, через которую Харон перевозит души умерших в царство Аида. [2] В греческой мифологии Харон изображается как старик, потому что он перевозчик душ умерших в царство Аида. Его вечная старость символизирует неизбежность смерти и переход из мира живых в мир мертвых. Харон не может умереть, так как он сам является частью загробного мира. Он даже родился стариком. Глава 4 Я судорожно сглотнул, чувствуя, как по спине пробегает холодная волна. Что же хочет от меня получить этот безумный лодочник? — Мне платить? — невозмутимо произнёс я. — Но я тебя не звал, Харон! С чего это ты решил потребовать с меня какую-то плату? Я не в твоей власти, Лодочник! — Ритуал, — прошипел перевозчик, — это прежде всего зов… Зов мёртвых. А я — тот, кто всегда приходит за мертвыми душами. Тот, кто отвечает за их переправку в Мрачные чертоги! Даже, если призывают не меня — я всегда могу прийти, и проверить: всё ли соответствует законам, установленным богами. — Языческие боги — суть бесы Лукавого! — не сдержался отец Евлампий и зашептал молитву. Вольга Богданович резко вскинул руку, призывая священника к молчанию. Лодочник недовольно зыркнул на инквизитора, едва не испепелив его на месте своим горящим взглядом. Я чувствовал, что мерзкий старикан весьма напряжен, просто как натянутая тетива лука, готовая вот-вот сорваться. Батюшка резко замолчал, и лодочник вновь повернулся ко мне. — Ты пролил свою кровь на этот алтарь, — продолжил скрипеть своим мерзким голосом Перевозчик, — ты открыл врата, ты нарушил покой мёртвых! И, даже если ты не звал меня — я имею право явиться и всё проверить… И я оказался прав: вы, жалкие ведьмаки, попираете все Законы мироздания! — Чего ты хочешь? — повторил я, стараясь держать голос ровным — спорить с Лодочником не хотелось. — Ты, вроде бы, берешь плату монетами? Оболами[1], если я ничего не путаю. Я могу заплатить золотом, только скажи — сколько? — О, золото… — Харон закашлял, будто что-то застряло у него в горле. — Оно давно не ходит по моим берегам. Монеты давно не в чести… — Он сделал шаг вперед. Вонючая вода под его голыми ступнями всколыхнулась, обдав нас еще большим смрадом. Я чувствовал, как от этой мерзости сбивается само дыхание. — Я давно не отдыхал, ведьмак, — тих прошелестел он, подойдя вплотную и обдав смрадом изо рта. Мне нужна одна ночь из твоей жизни. Одна ночь, когда ты не будешь спать, не будешь жить, не будешь радоваться… А я… я проведу ее наслаждаясь всеми благами жизни… — Что это значит, старик? — настороженно спросил я — слова костлявого Лодочника мне совершенно не понравились. — Я хочу, чтобы ты одну ночь побыл в моей шкуре, — усмехнулся Харон. — Одну коротенькую ночь провёл на борту моего утлого челна, перевозя души умерших туда, куда им необходимо попасть. А я свободным выйду из этого храма. Погуляю по твоему миру. Посмотрю, как живут живые. Потрогаю, понюхаю, попробую… — Его язык, слишком длинный и серый, медленно вылез изо рта и коснулся верхней губы. — А то и… — Его глаза сально бленули. — Я слишком долго был лишён этих радостей. А утром ты вернёшься домой, ведьмак! — продолжал убалтывать меня Лодочник. — И ты даже не заметишь… — Нет! — сказал я твёрдо, чувствуя в этом «щедром предложении» какой-то подвох. — Это чересчур! Я не хочу… — Тогда ваш ритуал яйца выеденного не стоит! — злобно прошипел Харон. — И вы так и не узнаете то, что хотели узнать. А вам ведь это важно… Вы никогда не узнаете, — продолжал стращать нас грёбаный Лодочник, — почему ваши мертвецы «ушли» так легко. И не узнаете, что ждёт вас в следующий раз, когда смерть придёт за вами! Я посмотрел на деда. Он молчал, но в его глазах читалась тревога. Он знал, что Харон не блефует. Да, это был примитивный шантаж, но нам нужны были ответы на вопросы. — А если… если я соглашусь… — медленно начал я, — ты дашь нам ответы? — Нет, — покачав головой, сказал Харон. — Я не дам. Я не хозяин душ. Я только перевозчик. — Но ты позволишь поговорить с душами погибших? — тут же добавил я. — Если ты заплатишь, я позволю им говорить… Нет, не так, — неожиданно передумал Лодочник, — ты сам переправишь их души через воды поземного мира! — И он в который раз визгливо рассмеялся. — А уж говорить или нет — они решат сами. — Допустим, я соглашусь… — А вдруг ты меня обманешь и не вернёшься? — Клянусь водами Стикса[2]! — донельзя серьёзно прошептал он, и вода у его ног заклокотала, как будто сама река услышала клятву. — Одна ночь! Ни мгновением больше! Я посмотрел на отца Евлампия. Тот побледнел, но не возразил: — Делай, что должно, князь, — прошептал он. — Господь… — начал, но затем резко замолчал батюшка. Но я легко прочел в его мыслях, что он хотел по привычке произнести. Да, я хотел бы, чтобы Господь не оставил меня в своей милости, но пока до этого далеко… Хотя, что я вообще знаю о Господе? Может, он действительно никогда не оставлял меня своей милостью, невзирая на мой проклятый дар. — Я буду молиться за тебя, Роман! — произнес, наконец, священник. Вольга Богданович положил руку мне на плечо. — Держись, внучек. И помни: даже если он обманет, я постараюсь тебя вытащить из той дыры. Я глубоко вздохнул, успокаивая расшалившиеся нервишки, и сказал: — Хорошо! Я принимаю. Харон широко улыбнулся. И эта улыбка его преобразила удивительным образом. Его серое морщинистое лицо, покрытое гнойными струпьями и окруженное пегой неопрятной бородой, вдруг прояснилось и разгладилось. Словно он разом сбросил со своих костлявых плеч целые тысячелетия. Вода под моими ногами вскипела. Алтарь вспыхнул снова — на этот раз не багровым, а зеленоватым огнем гнилушек. В глазах померкло, а голова закружилась. В ушах гулко зашумело, как от мощного морского прибоя. — Одна ночь… — услышал я удаляющийся дребезжащий голос Лодочника. — Только одна ночь… И тут всё «погасло» окончательно. Когда я пришел в себя, оказалось, что я стою на краю реки. Храм пропал, так же, как и Харон, отец Евлампий и дедуля. Я был здесь один. Только тёмная вода, тянущаяся во мрак, и тяжёлый запах гнили, висящий в воздухе, как пелена. Небо было низким, серым и без лишних сложностей и заморочек со звездами. Всё вокруг — неподвижное, застывшее, будто само время здесь замерло в ожидании. Над черными водами Стикса стелился густой, ядовитый туман, от которого у меня сразу же заслезились глаза. Он клубился над рекой, окутывая всё в мрачное марево, скрывая её истинные глубины и течения. Сама река текла медленно, с густой вязкостью, словно кровь одряхлевшего мира. Её воды были мутными, чёрными, будто наполнеными сажей и пеплом забвения. Но, если приглядеться, можно было разглядеть мерцающие в глубине, едва видимые бледные огоньки — души-потеряшки, обречённые вечно блуждать в её тёмных пучинах. А за рекой простиралось Стигийское болото — царство непереносимого смрада и гниения. Оно было огромным, бескрайним, уходящим в темноту, где даже тени казались живыми. Вода здесь была густой, как смола, и окрашена в цвет разложения — зеленовато-чёрный, с плёнкой жёлтой плесени на поверхности. Она непрестанно пузырилась, искажаясь от движений кого-то невидимого под толщей гниющей ряски. Болото кишмя кишело тенями — полуразложившимися душами, которые медленно брели по колено в топи, скуля и шепча проклятия на забытых языках. Их тела были полупрозрачными, источенными временем, с пустыми глазами, полными вечной тоски и муки. Иногда из воды высовывались склизкие щупальца и хватали одну из них, утаскивая вглубь с тихим плеском. Деревья здесь были чахлыми, низкорослыми и, вдобавок, еще и мёртвыми, как, впрочем, и всё вокруг. Их корявые ветви тянулись к потустороннему небу, как скрюченные пальцы, а из растрескавшейся черной коры сочилась ядовито-желтая смола — словно даже мёртвые деревья плакали, истекая ядом. Воздух был тяжёлым, пропитанным запахом гнили, плесени и чего-то прокисшего, словно давно нестиранные мокрые носки. Он обжигал лёгкие, как будто старался разъесть мою плоть, словно с каждым вдохом я вдыхал смертельный газ. Я стоял в одиночестве на самом краю этого мёртвого мира, ощущая ледяное прикосновение загробного ветра. Харон припахал меня всего на одну ночь — но здесь, в этом месте, где само время потеряло смысл, одна ночь могла продлиться целую вечность. И где-то впереди, за туманом и мраком, меня ждали те, кого я пришёл найти в этом скорбном месте. Возле берега я обнаружил лодку. Ту самую, которую уже видел в нашем святилище. Несмотря на неказистый вид, прорехи и щели, она и не думала тонуть и не пропускала воду. Дерево было чёрным, как смоль, и ветхим — казалось ткни её пальцем, и пробьешь еще одну дыру. Но чертов старикан плавал на этой посудине не одну тысячу лет. Думаю, что за одну ночь с ней тоже ничего плохого не случится. Весло лежало внутри утлого судёнышка — то самое, кривое, с выщербленной лопастью. Я подошёл, подтянул посудину поближе. Лодка не скрипнула. Мне даже показалось, что она, как бы, ждала именно меня. — Ну что, ведьмак, — раздался скрипучий голос у меня в голове, — садись. Это моё последнее наставление… Я вздрогнул, хотя мысленное общение не было для меня чем-то из ряда вон выходящим. — Харон? — Да, Харон-Харон! Я уже несколько тысячелетий Харон, — язвительно прозвучало в ответ. — Садись в кимбий[3] — души уже заждались! Я слегка неуверенно залез в лодку. Она мягко покачалась, но не ушла под воду. Я взял в руки весло и вспомнил, что читал когда-то, что орудие старого Лодочника — шест. Но на деле это оказалось именно весло. — Куда грести? — Никуда, — прозвучал голос Харона. — Всё, что тебе нужно — грести. Мой кимбий сам тебя приведет, куда надо. Всё, до утра, ведьмак! И я бездумно погрёб куда глаза глядят. Когда берег скрылся в тумане, что-то под водой шевельнулось. Что-то большое. Тёмное. Я замер, чувствуя, как ледяной пот стекает по спине. Весло застыло в руках. Вода перед лодкой вдруг заклокотала, словно изнутри ее рвалось что-то чудовищное, древнее, не поддающееся пониманию. Лодка дёрнулась, едва не перевернувшись. Я вцепился в борта, чувствуя, как что-то огромное скользит под днищем. Лодка вдруг зацепила килем что-то «мягкое и живое». А из мрака бездонных глубин Стигийского болота медленно проступила огромная тень. Я замер, вслушиваясь в тишину, стараясь понять, что мне делать, если это чудовище вздумает напасть на меня. Пузыри лопались вокруг утлого челна Харона с мокрым чавканьем, выпуская запах гниющего мяса, смешанного с сырной плесенью и «медным» духом свежей крови. А поверхность воды вдруг покрыла маслянистая плёнка, переливающаяся сине-зелёными оттенками. Я осторожно шевельнул веслом, оттолкнувшись от невидимой туши. Лодка качнулась, и тварь резко ушла в глубину, будто ее и не было. Но я знал — она всё ещё там. Подо мной. Но лодка её не заинтересовала. Я в полную силу заработал веслом, стараясь удалиться подальше от этого места. Кимбий легко скользил по чёрной воде, оставляя за собой едва заметные волны, которые тут же смыкались, будто болото желало скрыть от чужих глаз даже жалкие следы моего присутствия. Я разошёлся, разгоняя посудину и хватая раскрытым ртом смердящий воздух древнего болота. Каждый вдох обжигал горло, словно я вдыхал не воздух, а ядовитый туман. Разогнавшаяся лодка плыла сама по себе, будто ведомая невидимой рукой. Я почти совсем перестал работать веслом, но скорость движения всё равно не падала. Вода вокруг в очередной раз начала пузыриться сильнее, и вдруг из неё медленно поднялась рука. Не скелет, не призрак — рука из плоти, но мертвенно-бледная, с длинными ногтями и сплошь покрытая чёрной грязью. Пальцы судорожно сжимались, словно пытаясь что-то ухватить. Я замер и напрягся, крепче сжимая весло. Затем из воды вынырнула вторая рука. Третья… Они вырастали на поверхности, как грибы после дождя, тянулись к лодке, царапали борта своими длинными ногтями. Я ударил веслом по ближайшей руке. Та схватила его с нечеловеческой силой, и я едва не выпустил свое единственное оружие. Кожа на пальцах руки лопнула, обнажив чёрные кости, но хватка так и не ослабла. — Отцепись, тля! — рявкнул я, рванув весло на себя, а затем крепко и витиевато выругался. С глухим чавкающим звуком рука отпустила весло и с плеском шлёпнулась обратно в воду, после чего я резко ударил веслом по плавающей ряске. Остальные руки на мгновение замерли, будто оценивая ситуацию. Потом нырнули. После их исчезновения воцарилась поистине мёртвая тишина. Только пузыри на поверхности… А затем раздался вой — нечеловеческий, полный боли и ярости. Вода вскипела, и на мгновение я увидел лицо в глубине — бледное, с пустыми глазницами, с разинутым ртом, полным гнилых обломков зубов. Потом оно исчезло, и лодка снова поплыла плавно и неторопливо. Я не знал, куда держу путь, лишь знал, что обратной дороги нет. Берег давно растворился в серой дымке, и если я попробую вернуться, то уплыву еще глубже в эти топи. Поэтому я медленно грёб куда глаза глядят, не пытаясь даже управлять этой посудиной. Харон сказал, что она сама приведёт меня туда, куда нужно. Туман постепенно сгущался, и в нем зазвучали странные шепотки — обрывки слов, фраз, даже мое собственное имя — то, настоящее, из моего будущего. Но ведь в этом времени его никто не мог знать. — Ты уже мертвец… — продолжали шептать голоса. — Скоро ты будешь с нами… — Мы тебя ждем… Я стиснул зубы и принялся грести быстрее, но лодка будто отяжелела, и напрочь отказывалась разгоняться. Сквозь пелену тумана стали проглядывать огоньки — бледные, зеленоватые, как свет гнилушек. Они мерцали то тут, то там, словно приглашая следовать за ними. Заиграла музыка. Глухая, монотонная — то ли дудка, то ли скрип несмазанных колес. Я оглянулся и увидел в тумане силуэт — высокий, сгорбленный, с длинными руками, которые почти касались воды. Это существо громко шлёпая ногами, шло по трясине и не думало тонуть. Не обратив на меня никакого внимания, вскоре оно сгинуло в тумане. Лодка внезапно остановилась. Передо мной возвышались древние, почерневшие деревянные сваи — остатки чего-то огромного, давно затопленного. Между ними болтались обрывки гниющих сетей, на которых сидели мертвые птицы с пустыми глазницами. Вода заколебалась, и из-под свай выползли какие-то мерзкие твари. У них были человеческие фигуры, но… они не были людьми. Их кожа была белесой, покрытой слизью и водорослями, пальцы — слишком длинные, с перепонками. Лица — пустые, без глаз, но с широкими ртами, полными мелких, острых зубов. Они схватили лодку своими лапами и стали тянуть ее вглубь своего «свайного лабиринта». Я ударил веслом по ближайшему чудовищу. Раздался хруст (не весла), но оно даже не вздрогнуло. И тут раздался истошный крик — не мой, нет, а одного из существ. Какая-то огромная тень пронеслось над водой, и твари мгновенно исчезли, скрывшись в глубине. Я постарался отплыть подальше от этого места, и на этот раз у меня всё получилось. И буквально через пять минут, впереди по курсу появились они… Души… Сотни, тысячи, сотни тысяч. Бледные, полупрозрачные, с пустыми глазами. Без криков, без слёз. Только тишина. И ожидание. Одна из них, в первом ряду, медленно подняла руку, указывая на меня своему спутнику — бородатому коротышке. Я почувствовал, как что-то внутри меня дрогнуло — это были они, те кого я искал — Глория и Черномор. И они тоже узнали меня. Вот только Афанасия с ними не было. [1] Харон, перевозчик душ умерших в подземное царство в греческой мифологии, берет плату за свои услуги. Обычно это монета, которую кладут под язык покойнику, чтобы он мог заплатить Харону за перевоз через реку Стикс (или Ахеронт). Эта монета называется обол Харона. Она была обычно серебряной, но иногда могли использовать и более дешевые медные монеты. [2] В древнегреческой мифологии воды реки Стикс использовались богами для произнесения клятв, которые считались нерушимыми. Нарушение клятвы, данной на водах Стикса, влекло за собой суровое наказание для богов. [3] В некоторых источниках лодка Харона называется «кимбий» (лат. cymba), что может переводиться как «лодка» или «судно». Это слово также использовалось для обозначения различных видов чаш, в том числе вытянутых, похожих на лодки. Глава 5 Они стояли на краю болота, словно призраки, вырезанные из густого тумана — Глория и Черномор, мои погибшие боевые товарищи, те, кого я мог считать настоящими героями. И, если Черномор в посмертии остался почти таким же, каким я его знал, то ведьма существенно изменилась. Глория теперь была высокой, очень высокой молодой дамой с длинными белыми волосами, словно выцветшими от времени, и глазами, полными ледяного света. Черномор — приземистый, едва достающий до её пояса, с длинной бородой, заплетённой в косу. Они не двигались, но я прямо физически чувствовал их тяжёлые и полные сожаления взгляды. — Вы двое — в лодку! — поспешно распорядился я, когда толпа духов, скопившаяся на берегу, в едином порыве шагнула к воде. Эти души явно томились здесь в ожидании Перевозчика. Но, как бы я не хотел облегчить их страдания, в первую очередь мне нужно было поговорить с моими погибшими друзьями. И, желательно, сделать это наедине — в «приватной» обстановке. А чем суденышко старого Харона не место для переговоров? — Прости, командир, что всё так вышло… — виновато прошелестел Черномор, залезая в челн. — Но ты не должен был приходить сюда… — Но вы пришли, Месер… — звонко произнесла ведьма. — Нашли меня даже в загробном мире… Для меня это наивысшая награда, Господин… — Нет, это вы простите меня, друзья… — Горло перехватило спазмом, так что мне пришлось приложить усилия, чтобы произнести следующую фразу. — Я не могу вас отсюда забрать в обычный мир… Но я должен… — Я протянул руку Глории, помогая ведьме залезть в лодку. — Должен узнать, почему вы ушли так «легко»? Ведь ваш дар… не должен был вам этого позволить… — Я оттолкнулся веслом, и лодка легко отчалила от берега. Лодка скользила по мутной воде, оставляя за собой мерцающий след. Туман сгущался, обретая зловещие очертания, и вскоре берег, заполненный многочисленными фигурами душ, исчез из виду. Вокруг воцарилась гнетущая тишина, нарушаемая лишь редкими всплесками весла в чёрной воде. — Вы правы, Месер, — наконец заговорила Глория, её голос звучал безучастно. — Мой дар… Он не дал бы мне уйти так легко… Но в момент моей смерти его у меня уже не было… Её пальцы сжали край лодки так, что старая древесина возмущенно затрещала. — Как, не было? Черномор мрачно кивнул, поправляя свою бороду, заплетённую в косу. Хотя и он сам, и его борода были всего лишь призраками. И не имело никакого значения, как она сейчас расположилась. — Мне тоже помогли «уйти», — произнёс он, сплюнув призрачным плевком на дно лодки, — предварительно лишив дара… — Но как? — Я откровенно не понимал, как такое вообще возможно. — Не знаю, командир, — покачал головой карлик. — Возможно, это происки пришлого ведьмака — Афанасия, раз его нет здесь, с нами… Я хотел спросить, что он имеет в виду, но в этот момент вода взбурлила. Из глубины поднялось что-то. Сначала я подумал, что это гнилая коряга — длинная, скрюченная, покрытая чёрной слизью. Но потом она шевельнулась. — Смотрите! — резко вскрикнула Глория, указывая на «корягу», но было уже поздно. Тварь рванулась вперёд, и я успел разглядеть лишь мелькающие в темноте многочисленные и мелкие зубы, «обрамляющие» круглую пасть, прежде чем её щупальце впилось в борт лодки. — Адская пиявка! — Черномор выхватил их моих рук весло и рубанул торцом лопасти по скользкой упругой плоти. Тварь взвыла, но хватку не ослабила. Вместо этого из тумана выползли её товарки. Они были похожи на уродливые гибриды червей и спрутов — бесформенные, с открытыми пастями, мерцающими тусклым багровым светом. — Они питаются страхом, — прошептала Глория, — чем больше боишься — тем сильнее они становятся. — Да кто их, нахрен, боится? — презрительно фыркнул Черномор, размахнувшись сильней и, наконец, перерубая щупальце пиявки. Оторванный кусок щупальца забился у наших ног, испуская тошнотворный запах гнили. Кровь — если это можно было назвать кровью — сочилась из раны густой чёрной слизью, но тварь даже не дрогнула. Остальные пиявки продолжили окружать лодку, их пасти хлопали, издавая противный чавкающий звук. — Держись, командир! — Черномор уже готовился к новой атаке, раскручивая весло над головой. Я быстро оценил ситуацию: лодка трещала под натиском чудовищ, вода вокруг кипела от их тел, а туман, казалось, сжимался на наших шеях, словно живая петля. — Они ведь не просто так появились… — Глория вдруг резко повернулась ко мне. — В таком-то количестве. — Её глаза, безучастные ко всему всего лишь мгновение назад, теперь горели неподдельной тревогой. — Кто-то направляет их. Они пришли за вами, Месер! — За мной? — Я сжал кулаки. Без магических сил, которых у меня совсем не осталось после схватки с Каином, я был почти беззащитен, но отступать было некуда. — Значит, кто-то очень не хочет, чтобы ты присоединился к нам, — прошипел Черномор, отбивая атаку очередного щупальца. Лодка дёрнулась, и я едва удержал равновесие. Одна из пиявок ухватилась за корму, резко накренив утлое судёнышко. Вода хлынула внутрь. Глория вскрикнула, схватившись за мою руку. Она не хотела превратиться в одну из душ-потеряшек, что временами скользили под нами в мутной воде Стигийского болота. Истонченные до неузнаваемости, давным-давно потерявшие самих себя, они были вынуждены вечно скитаться в пучинах подземных вод. — Не корми их страхом, Глория! — крикнул я, пытаясь заглушить и собственный ужас. — Нашу смелость можно обратить против них! Карлик оскалился и внезапно разразился хриплым смехом: — Чего это я, старый дурак, испугался? Был бы жив — надергал бы этих пиявок «на уху»… Или засушил — под пиво бы отлично пошли! И, словно в ответ на его слова, одна из тварей вдруг дёрнулась и отпрянула, словно почуяв что-то неладное. Пиявки, казалось, не ожидали такого сопротивления. Их щупальца замерли, дрогнули, а затем рванулись вновь, но уже с меньшим напором. Глория, увидев это, резко выпрямилась и отпустила мою руку. — Вы правы, Месер! — Её голос зазвучал намного твёрже. — Это они нас боятся! Она протянула руку к ближайшей пиявке, и её пальцы вдруг вспыхнули слабым серебристым светом. Тварь завизжала и откатилась, словно обожжённая. — Но как…? — начал было я, но Черномор меня обогнал: — Ты же сказала, что твой дар исчез? — А это не дар… — прошептала Глория. — Это… сила воли… Я приказала себе не бояться этих милых зверушек… Или рыбок… Не знаю, что будет точнее. — Но почему мы видим эту «силу»? — Карлик задумчиво почесал затылок. Скорее всего он это сделал в силу привычки, ведь у призраков ничего не чешется… Ну, кроме собственного ущемлённого самолюбия, что пришлось так рано умереть. Туман внезапно разорвался. Над водой повисло тяжёлое молчание. Пиявки замерли, а затем, одна за другой, начали погружаться обратно в пучину. Лодка содрогалась от последних конвульсий чудовищ, их щупальца скользили по бортам, оставляя липкие следы, прежде чем окончательно скрыться в черной воде. Вода вокруг успокоилась, лишь легкая рябь расходилась от места, где еще мгновение назад кипела битва. Я стоял, тяжело дыша и сжимая весло, возвращенное Черномором так, что костяшки пальцев побелели. Лодка всё ещё кренилась, вода плескалась внутри, но, к счастью, дыры, пробитые щупальцами, оказались не слишком глубокими — кимбий, как и прежде, упрямо держался на плаву, будто чувствовал, что его время еще не пришло. Глория опустила руку, и серебристое свечение погасло, оставив после себя лишь слабый отблеск в ее глазах — как бы в них вспыхнул и тут же угас огонь давно забытой веры в себя. — Не похоже это на обычную силу воли… — медленно произнес я, глядя на нее. — Хотя, что мы знаем о мире мертвых? И о проявлениях, присущих мятежной душе? Ничего… — Я вытащила эту силу из памяти… — прошептала она. — Из боли и страданий. Я не хотел так умирать, Месер! Я не согласна быть просто тенью! Ну что я мог на это сказать? Я не Господь Бог, и не умею воскрешать из мёртвых. Даже мой «воскресший» дедуля — лишь живой мертвец, жизнедеятельность которого поддерживается нашим родовым эгрегором. Предложить такое Глории я не могу. Черномор фыркнул, вновь перехватывая у меня весло: — Отдохни, командир! Я вот тоже не согласен быть мёртвым, — продолжил он, обращаясь к ведьме, — но, видишь ли, ничего с этим поделать не могу. Внезапно воздух содрогнулся от низкого, леденящего душу гула — словно где-то в глубине болота проснулся древний великан и потянулся, сотрясая землю. Глория замерла, её глаза расширились: — Вы слышали? Я кивнул, ощущая, как по спине пробежал ледяной холод, а кожа покрылась колючими мурашками — Что, чёрт возьми, это было? — прошипел Черномор, цепляясь за моё плечо. Туман внезапно потемнел, приобретя грязно-серый оттенок, и в нем замерцали бледные огни. Потом туман разорвался. Даже Адские пиявки, еще минуту назад казавшиеся ужасом Стигийского болота, теперь выглядели жалкими червячками по сравнению с тем, что медленно выплывало из тумана. Из серой пелены выступали очертания чего-то огромного, с пугающими и изломанными контурами. Сперва я подумал, что это скала, но, по мере её приближения, стало ясно: это не так — туман расступился, как гнилая завеса, и я различил изъеденные временем высокие борта огромного судна, чёрные от влаги и гниения. Перед нами предстал гигантский уродливый корабль, бороздящий, как и наша лодка, тягучие воды подземного мира мертвых. — Нагльфар[1]… — пораженно прошептал Черномор, когда корабль полностью показался в поле нашего зрения. Я даже не успел спросить, откуда он это знает, как гигантский корабль-призрак навис над нашей посудиной. Мне удалось рассмотреть, что вместо киля использовалась гребенка позвоночника какого-то титанического монстра. А вот сам корпус судна, теперь я это отчетливо видел, был собран из досок, изготовленных из тысяч и тысяч ногтей мертвецов — желтых и почерневших от времени, изуродованных веками разложения. Сами же доски были скрепленные не железом, а окаменевшими жилами, которые громко трещали под чудовищной нагрузкой. «Чьё больное воображение создало весь этот ужас? Кто сращивал и прессовал эту мерзкую мёртвую плоть в доски, из которых собрали этот корабль?» — Как обычно в самые ответственные моменты мою голову посещали странные мысли. Я запрокинул голову, пытаясь рассмотреть, что там, наверху? Мачты, собранные из костей, тянулись к небу, как руки утопленников, а вместо парусов на них болтались клочья бледной кожи. Это были лоскуты человеческой кожи — растянутые до невозможности и сшитые меж собой грубыми сухожилиями. Основательно пропитанные жиром, видимо для эластичности, они матово поблескивали в тусклом свете загробного мира. И колыхались они не от ветра, а от какого-то внутреннего трепета, словно каждый лоскут сохранил остатки боли своих прежних хозяев. Завидев нас, тени на палубе Нагльфара зашевелились. Сперва я подумал, что это просто игра тусклого света, но нет — фигуры двигались. Очертания их были размыты, словно увиденные сквозь мутное стекло, но по мере приближения корабля я начал различать детали. Высокие, сгорбленные силуэты в рваных плащах, сотканных из болотного тумана. Лица — вернее, то, что осталось от лиц — серые, обтянутые высохшей кожей, с пустыми глазницами, в которых мерцали бледно-голубые огоньки. Они не шагали, а «скользили» по палубе, словно их ноги отсутствовали вовсе, а вместо них были лишь клубы болотного тумана. Неожиданно в борт лодки ударила сильная волна, отбросив утлое судёнышко Харона к самому борту корабля. От Нагльфара исходило зловоние — смесь запаха гниющей плоти, старой протухшей крови и мокрого пепелища. С корабля в воду упали цепи — не простые, а словно живые, извивающиеся, с крюками на концах. Они обвили лодку со скрипучим шорохом, словно голодные змеи и,прежде чем мы успели что-то предпринять, резко дернули наше судёнышко вверх. — Черт! — вырвалось у меня, когда лодка с грохотом ударилась о борт корабля мертвецов. Мы едва удержались, чтобы не свалиться в болото. А лодка, опасно потрескивая старыми досками, тем временем поднималась всё выше и выше. На палубу Нагльфара неожиданно поднялся откуда-то из глубины корабля огромный звероватый великан, закутанный в покрытый инеем плащ. — Ётун Хрюм[2]… — Тут же опознал переростка Черномор, скорчив на лице презрительную гримасу. — Ты его знаешь? — удивленно спросил я, поглядывая на великана, который, наклонившись над бортом, наблюдал за подъёмом на борт нашей лодки. От когда-то могучего исполинского инеистого великана осталась лишь тень былого величия. Его тело, некогда огромное и мощное, сплошь обмерзло черным инеем, а зеленоватая кожа, покрытая трещинами, теперь напоминала лед, лопнувший от перепадов температур. Нос великана был кем-то обрублен, щеки провалились, обнажая почерневшие зубы сквозь трещины в коже. Впалые глазницы, казалось, были пусты, но в их глубине до сих пор тлел тусклый синеватый огонь, словно отблеск далеких ледяных пустошей — его негостеприимной родины. — Хрюм — капитан этого проклятого богами судна, — ответил Черномор, забросив бороду за спину, чтобы она не путалась под ногами. — И мы, вроде как родня… — Поморщился от нахлынувших воспоминаний коротышка. — Даже встречались несколько раз… Ах, да! Я запоздало припомнил трагическую историю карлика, родившегося в семье великанов. Теперь мне стало понятна осведомлённость Черномора. Только вот что этому новоявленному родственничку от нас нужно? Хрюм продолжал пялиться на нас своими светящимся буркалами. Его борода, в былые времена густая и белоснежная, как поведал мне Черномор, теперь свисала скудными сосульками, которые, сталкиваясь друг с другом, издавали мелодичный перезвон. От него веяло не просто холодом, а леденящей душу смертью. Стылый ветер гудел сквозь пустоты в его рёбрах, а каждое движение, каждый шаг, сопровождался треском ломающегося льда. А вокруг него витал запах мороза и тления, как будто сама Зима сдохла на этом корабле, но отказалась уходить. Только одно близкое присутствие ётуна заставляло замерзать кровь в жилах. Великан отошел от борта, когда наша лодка поднялась выше него. Глория вскрикнула, когда один полуразложившийся мертвец из команды, заступивший на место капитана, наклонился к ней и шумно втянул носом воздух. — Добыча… — тихо прошелестел он. Тени экипажа тоже начали двигаться, приближаясь к борту, напротив которого зависла наша лохань. Они накатывали медленно, как неторопливый прилив, и в их пустых глазах читалось одно — жажда. Но не крови, не плоти… а чего-то другого… Глория вдруг резко сжала мою руку: — Это не просто мертвецы, Месер! Они — голодные духи. Они, их капитан, да и сам корабль кормятся душами таких как мы… — Я не дам тебя в обиду, Глория! — пообещал я мёртвой ведьме, прижав её к своей груди. — А ну-ка, назад, псы! — Расколол стоялый воздух болота разгневанный рёв капитана Нагльфара, который резко ударил громадным кулачищем себе в грудь. От доспехов — ржавых обломков металла, вмёрзших в плоть Хрюма, осыпалась на палубу толстая ледяная корка, а на плечах затрепетали обрывки свалявшегося мехового плаща, ставшего частью его застывшего, но всё равно продолжающего разлагаться тела. Мертвяки резко отпрянули от борта и побежали к своему грозному капитану, выстраиваясь рядами за его спиной. Очень похоже повадками на обычную корабельную команду. Только неживые, но и не совсем мёртвые. То, что когда-то было людьми, теперь стало чудовищами в обрывках сгнившей одежды. И эти чудовища поглядывали на нас с явным гастрономическим интересом. А нам и деваться-то было некуда — без лодки Харона нам в этом болоте не выжить. Черномор и Глория превратятся в блуждающие неприкаянные души, а я меня просто сожрут местные уродцы. Ведь я здесь — особо изысканный деликатес! Единственный живой человек в мире мертвых… [1] Нагльфар (норв. Naglfar ) — в германо-скандинавской мифологии — корабль, чьё основание целиком сделано из ногтей мертвецов. В Рагнарёк он выплывет из царства мертвых Хель, освобождённый из земного плена потопом. На нём армия ётунов под предводительством великана Хрюма (Hrymr; по версии Младшей Эдды, см. Видение Гюльви, 51) или Локи (по версии Старшей Эдды, см. Прорицание вёльвы, 50), поплывёт на поле Вигрид для последней битвы против асов. [2] Ётуны, или йо́туны (др.-сканд. Jötunn — обжора) в германо-скандинавской мифологии, — великаны (турсы) семейства хримтурсов (инеистых великанов), правнуки Имира. Ётуны жили в Ётунхейме и Нифльхейме, отличались силой и ростом и были противниками асов и людей. С одной стороны, ётуны — это древние исполины, первые обитатели мира, по времени предшествующие богам и людям. С другой — это жители холодной каменистой страны на северной и восточной окраинах земли (Ётунхейм, Утгард), представители стихийных демонических природных сил, враги асов. Глава 6 Великан продолжал стоять и, казалось, что он совершенно не спешит отдавать приказ своим подчиненным умрунам. Он возвышался над всеми остальными, как ледяная гора, и его пустые глазницы медленно скользили по нам — по мне, по Глории, по Черномору. Но в его «взгляде» не было «жажды» к мертвым душам, как у его команды. В нём было что-то иное. Что-то, что я никак не мог разобрать. Даже мои эмпатико-синестетические способности сбоили рядом с этим существом. Хрюм шагнул вперед, и палуба прогнулась под его весом. По его молчаливому приказу цепи опустили лодку Харона на палубу Нагльфара, но выходить из неё мы пока не собирались. — Ты… живой? — Вязкий воздух болота содрогнулся от его мощного рева. — Мир мёртвых не место для живых. Куда ты подевал старого Лодочника, смертный? Я с силой вцепился в рукоять весла — единственного оружия, которое у меня было, и спокойно ответил этой глыбе (хотя внутри меня всё и подрагивало от напряжения): — Теперь я за него — старик устал и попросил заменить его на время… Хрюм медленно повернул голову, еще раз пройдясь взглядом по мне и моим пассажирам. Лёд на его шее треснул с громким хрустом, и мелкие кристаллики рассыпалась по палубе вокруг его тела. — Ты не выдержишь и суток в этих мрачных чертогах, и останешься здесь навсегда, — усмехнувшись, проревел великан. — Посмотрим, — пожал я плечами. — Зачем ты прервал наш путь? — Харон… — прорычал гигант, и от его голоса у меня даже внутренности содрогнулись. — Мне нужен был он, а не ты… — Еще успеешь поговорить — я здесь ненадолго. — Ты здесь точно ненадолго, — усмехнулся Хрюм, колыхнув необъятным животом. — Я давно не пробовал свежего человеческого мяса, и соскучился по нему! Глоток твоей горячей крови растопит лёд в моих жилах и… — Ты не тронешь его, Хрюм! — Из-за моей спины неожиданно выбрался Черномор. — Я тебе не позволю! — А это что за недомерок? — Впервые за всё время я уловил эмоцию этого существа — оно откровенно развеселилось. — Ты будешь указывать мне? Мне?!!! — И даже сам Нагльфар содрогнулся от его дикого хохота. Хрюм медленно наклонился к Черномору, и его провалившийся рот растянулся в мерзкой ухмылке. Ледяные сосульки, в которые превратилась его борода, выдали мелодичный перезвон. Глаза великана на мгновение вспыхнули мертвенно бледным огнем, а нас обдало потоком морозного воздуха. Но, если душам Глории и Черномора мороз был нипочем, мертвые, как говорится, не потеют, то меня после этого «внимательного взгляда» основательно пробрало. Мне пришлось со скипом сжать зубы, чтобы они не выдали барабанную дробь от этого потока холода. — Ах, так вот ты кто… — прошипел великан, голос которого мгновенно потерял насмешливое выражение, став низким и опасным. — Мой жалкий племянник. Тот, кого даже мать так и не смогла принять. — Заткнись, Хрюм! — теперь уже злобно зашипел Черномор, вспомнив свои былые обиды. — А не то… — Ты будешь указывать мне, жалкий ублюдок? — Его голос прокатился по болоту, как гром. — Или ты забыл, что случилось с твоей последней попыткой перечить мне? Да и что ты мне сможешь сделаешь? Ха! — Хрюм растянул промерзшие синие губы в жутком оскале, обнажая натуральные клыки. — Ты — позор нашего рода Ётунов! Вошь! Презренный клоп среди могучих великанов. Черномор съёжился, но не отступил. Его кривые пальцы вцепились в мою куртку, будто ища опору. — Помнишь, как я раздавил твоего пса, Гнилозуба? — Хрюм лениво пошевелил пальцами, и в воздухе вспыхнуло мерцающее видение — карлик, рыдающий над кровавым месивом шерсти и костей. — Такого же жалкого, как и ты сам? А ведь ты так его любил… Черномор задрожал, но Хрюм на этом не остановился, продолжая с удовольствием третировать коротышку. — А твоя мать? — прошипел великан, понижая голос до леденящего шепота, от которого по коже побежали мурашки. — Моя сестра смотрела на тебя, как на выродка! Как на кусок смердящей грязи под ногами. Знаешь, что она говорила всякий раз, когда мы встречались? — Он замер, наслаждаясь каждой секундой тишины, в которой висели его слова. Ветер стих. Даже болотные испарения замерли в воздухе, будто боялись шелохнуться. — Пусть лучше Фенрир[1] его проглотит. Мой урод не достоин искрящегося вечного льда Ётунхейма! Черномор глухо вскрикнул — коротко, рвано, как раненое животное. Его лицо исказилось от гнева, а глаза налились злобой. Пальцы, вцепившиеся в мою куртку, превратились в стальные тиски, хотя карлик был бесплотным духом. Но в этом мире мёртвых именно железная воля зачастую управляла всем. Я почувствовал, как по моей спине пробежал не то холод, не то что-то иное — какая-то странная «вибрация». И после этого моя эмпатика просто зашкалила от древней и подавленной боли Черномора. Перед глазами мелькнули обрывки его воспоминаний: «карликовый великан», сгорбленный, раздавленный и изгнанный из отчего дома, потерянно стоял у края ледяной пропасти… и женщина в плаще из грубо выделанных медвежьих шкур, отворачивающаяся от него. — Так что мне даже руки об тебя марать не придётся, — прогудел напоследок капитан Нагльфара, теряя к Черномору интерес. — Ты — ничтожество! — Мой родной братец тоже так думал, — неожиданно взял себя в руки Черномор, — а затем несколько столетий провел в чистом поле в виде пустой отрубленной головы… Вы же все тупые поголовно, родственнички! Даром, что такие здоровые. А настоящая сила здесь! — И он прикоснулся пальцами к своему виску. — В голове! Хрюм замер. На мгновение даже ветер, казалось, прекратил своё бесконечное движение. Тревожная тишина повисла над древним болотом, помнящим еще посещения Геракла. Даже призрачные умруны, тихо стоявшие по краям палубы, словно застыли в оцепенении. Никто не ожидал, что после всех унижений Черномор поднимет голову и огрызнётся в ответ. Никто не думал, что в этом коротышке, подавленном и израненном веками унижений, ещё осталась такая полыхающая ярость, что могла бы сжечь всё на своём пути. Обычная злоба, как и холодная, расчётливая ненависть, остались где-то там, далеко позади. Сейчас же мятежная душа Черномора полыхала огнём в самом прямом смысле этого слова. Мне даже пришлось отцепить его пальцы от своего рукава и отодвинуться подальше — терпеть этот жар становилось попросту невыносимо. Великан медленно выпрямился. Лёд на его плечах потрескивал, как старые сухие кости. Глазницы, пустые и чёрные, вновь впились в Черномора. Но теперь в них не было насмешки. Теперь там читался какой-то интерес. Опасный. Хищный. Затем Хрюм замер, словно неподвижная глыба. Его ледяные веки, покрытые причудливыми узорами инея, медленно приподнялись, обнажая бездонные глазницы, где клубился морозный туман. После этого он сделал шаг к нам, надвинувшись и, практически, нависнув над нашими тщедушными, по сравнению с ним, фигурами. Доски палубы жалобно заскрипели под чудовищным весом хримтурса. Но Черномор не отступил. Вместо этого он рассмеялся — коротко, резко, словно топором разрубив мертвецкую тишину, окружающую нас. Его смех обжег воздух, смешавшись с треском вспыхивающих вокруг искр. Карлик расправил плечи, и его огонь внезапно вытянулся, став выше, чем даже сам великан. — Ты… горишь? — с великим изумлением произнес ётун, не в силах в это поверить. — Потомок инеистых великанов пылает огнём? Это немыслимо… Это просто невозможно! Огонь и лёд несовместимы! Но самое примечательное — Черномор больше не был тенью. Его тело, прежде бесплотное, бледное и полупрозрачное, теперь пульсировало багровым светом, словно под кожей мёртвого карлика билось раскалённое ядро. Воздух вокруг него дрожал, искрился, искажаясь от жара. Капли болотной воды на его куртке шипели, превращаясь в перегретый пар. — Я горел всегда, Хрюм! — с вызовом ответил карлик, и его смех был похож на потрескивание углей. — От ненависти, жажды мести, да много отчего… Просто ты… Все вы были слишком слепы, чтобы это увидеть… Огонь рванулся вверх спиралью, выжигая туман и болотные пары, зависшие над судном. Даже ледяной шепот великана захлебнулся в вязком жарком воздухе. А Черномор шагнул вперёд. Там, где его ноги касались палубы, доски обугливалось, оставляя в воздухе сильный запах палёной шерсти. Ледяная «испарина» на коже инеистого великана превращалась в пар. Умруны отпрянули — даже мёртвые боялись этого огня. — Ты думал, что сломаешь меня старыми воспоминаниями? — Карлик щелкнул пальцами, и пламя лизнуло край свалявшегося мехового плаща великана. — Но я уже давно прошёл сквозь муки презрения, боли, одиночества, перешагнув их и оставив за спиной! И знаешь, что от всего этого осталось? Я заглянул в глаза Черномора и ужаснулся — они стали двумя раскаленными углями на пылающем огнем лице. — Только незамутнённая и огненная ярость! — выдохнул коротышка, и пламя, окружающее его низкорослую фигуру, заревело, словно требуя жертвы. Я поскорее отошел подальше, таща за собой ведьму — становиться случайной жертвой в этой «родственной» разборке я совершенно не собирался. И Глорию от этого уберегу. Хрюм засопел и резко наклонился к Черномору. Однако, я заметил, что от огня он старается держаться подальше. Его пальцы, огромные и синие, резко сжались в кулаки, когда он шумно засопел: — Твой жалкий огонь погаснет под наплывом вековечного льда! — А ты попробуй, жирдяй! — хохотнул Черномор, раскидывая вокруг себя протуберанцы из раскалённой плазмы. Один из них, тонкий и острый, как лезвие меча, вонзился в хримтурса, пытающегося призвать холод. Ледяные доспехи Хрюма задымились, мгновенно покрывшись сетью разбегающихся трещин. Великан покачнулся и отступил на шаг. Впервые за века — отступил. Пусть всего лишь на единственный, но отступил. Даже духи-матросы Нагльфара зашевелились, испуганные этим невозможным зрелищем — их ледяной исполин, их непобедимый капитан корабля дрогнул перед карликом. — Ты думал, я просто жалкий урод? — Черномор сделал шаг вперёд, и пламя вокруг него взметнулось еще выше. — Но я — это раскалённый уголь, который твой холод и лед никогда не смогут погасить. Я — тот, кто выжил там, где невозможно выжить А ты? Хрюм разозлено зарычал — низко, как сходящая с гор снежная лавина. Ветер внезапно рванул с новой силой, но теперь он был не ледяным — он был горячим, даже раскаленным, что было тяжело дышать, воняющим гарью и пеплом. — Я сломлю тебя, недомерок! — пообещал великан, но в его голосе уже не было прежней уверенности. — Давай! Многие пытались, — Черномор жутко ухмыльнулся, а в его голосе слышались нотки превосходства, — но плохо кончили. Я — это тот огонь, что сумеет расплавить даже вечный лёд инеистого великана! Хрюм взревел. Его голос, подобный грохоту ледника, сотряс воздух, и мгновенно перед ним взметнулась толстая стена льда. Но пламя Черномора не остановилось. Оно пронзило ледяную преграду, словно лист лопуха, и вонзилось в доспехи великана. Лёд затрещал. Сначала тихо, потом громче, затем покрылся паутиной трещин, искрясь испаряющейся водой. А затем стена льда рухнула на палубу, рассыпавшись на сотни и тысячи острых осколков. — Ты что, дрожишь от страха, дядя Хрюм? — Черномор засмеялся, заметив растерянность хримтурса, и голос карлика был полон яда. — Молчи, жалкий червь! — Хрюм взмахнул рукой, и ледяные шипы, поднявшись с палубы, устремились к карлику. Пламя взметнулось стеной, испепеляя лёд ещё в воздухе. Капли воды шипели, превращаясь в пар, а Черномор шёл вперёд, словно огненный демон, рожденный в самом сердце действующего вулкана. А огонь вокруг него ревел, словно разъярённый дракон. И Хрюм попятился от этой волны огня, отступил еще на шаг, затем еще и еще. Его ледяные доспехи плавились от чудовищного жара. — Ты думал, меня можно сломать? — Черномор засмеялся, и его смех был похож на треск горящего дерева. — Я не просто пережил ад — я стал им! — Пламя вокруг карлика сгустилось, образуя вокруг него сияющий ореол. Хрюм взревел. Его голос сотряс Нагльфар, и в ту же секунду всё пространство вокруг сковало пронизывающим морозом. Даже воздух застыл, превратившись в хрустальную пелену. Палуба корабля покрылась толстым слоем инея, а намертво вмерзшие в лёд духи-матросы застыли, словно уродливые статуи. Даже пламя Черномора на миг дрогнуло, сжалось, будто задыхаясь в ледяной хватке. Нас с Глорией спасло только одно — мы находились за спиной Черномора, и холод туда не прошел. — Вот он, конец твоего огня! — победно проревел великан, и его голос разнёсся эхом по всему болоту. Но Черномор лишь оскалился в ответ. Его зубы, обнажённые в безумной усмешке, сверкали в свете пламени, а глаза горели ярче, чем когда-либо. — Ты всё ещё не понял, дядя Хрюм? — Голос карлика был мягок, почти ласков, но за ним таилось что-то куда более страшное, чем былые угрозы. — Этот огонь… он помнит…. Помнит каждую насмешку, каждый плевок в спину, каждый взгляд свысока и презрительно поджатые губы… И он не остановится, пока не расправится со всеми моими обидчиками и врагами! Карлик «встряхнулся», его огонь взорвался новым вихрем, а полыхающие горящими угольками глаза опасно сузились. Он вскинул руку, и пламя ответило ему, слившись в единый сгусток адского огня, превратившись в копьё, раскаленное докрасна, с сердцевиной, багровой, как запёкшаяся кровь. — За всё хорошее… — прошептал Черномор и резко метнул своё оружие. Копьё пробило грудь Хрюма с хрустом ломающегося льда. Великан застыл, широко распахнув пустые глазницы, до сих пор не веря в происходящее. — Так… не должно быть… — прохрипел он, падая на колени. Палуба корабля содрогнулась и захрустела от этого удара. — Вёльва[2] никогда… не ошибалась… в своих прорицаниях… Рагнарёк[3] невозможен без Нагльфара… А я… его капитан… — Был, — только и успел сказать Черномор, а затем он отвлёкся на треск и грохот падающего колосса. Хримтурс рухнул лицом вниз, разбивая в щепки палубу Нагльфара своей тяжестью, и застревая в проломе. А после, в который уже раз, наступила гробовая тишина. Духи-матросы застыли в немом ужасе, их снулые и тусклые, как у дохлых рыб, глаза, неотрывно уставились на крохотную фигурку карлика, стоящую над поверженным великаном. Черномор сплюнул огненным сгустком на одновременно тающие и тлеющие останки Хрюма: — Никогда не недооценивай того, кого считаешь слабаком. Он может принести тебе массу неприятных сюрпризов. Карлик развернулся и пошёл к нам, оставляя за собой догорающие угольки в отпечатках своих ног. Неожиданно раздался глухой хлопок, и Хрюм исчез — не в дыму, не в пепле — он буквально испарился, оставив после себя лишь марево раскалённого воздуха, да чёрные капли грязного растопленного льда, растёкшиеся по палубе корабля. Черномор взглянул на меня — в его глазах ещё тлели угли, но они уже постепенно угасли. — Ну что, командир, впечатлило? Я молчал, потому что ничего умного в голову не приходило. Глория первая разорвала затянувшуюся паузу: — Ты… ты только что уничтожил капитана Нагльфара… Черномор пожал плечами: — Ну и что? — Похоже, ты кое-чего не знаешь… это корабль мёртвых! — зловеще прошептала ведьма. — Он не может плыть без капитана! Карлик слегка задумался, а потом беспечно махнул рукой: — Да? Ну, ладно. Тогда… Он щёлкнул пальцами, и огонь вокруг него схлынул, собравшись в маленький раскалённый шар, уместившийся на ладони. Пробежав глазами по членам команды мертвецов, Черномор лениво процедил: — Эй, ребятки, кто тут хочет порулить этим унылым корытом? Кто хочет стать его капитаном? Умруны замерли. Потом один из них, с пустыми глазницами и полусгнившим лицом, явно, что не последний человек после капитана, медленно шагнул вперёд. — Вот и славно! — обрадовался коротышка, ловко перекатывая шар огня по ладони. Однако, этот мертвяк сказал совсем не то, что ожидал услышать от него коротышка: — Теперь ты капитан Нагльфара! Часть команды, часть корабля! После этих слов все мертвяки склонили головы и забубнили мерным речитативом: — Часть команды, часть корабля! Часть команды, часть корабля! Часть команды, часть корабля! [1] Фенри́р — в германо-скандинавской мифологии огромный волк, сын Локи и великанши Ангрбоды. [2] Вёльва, Вала или Спакуна — в скандинавской мифологии провидица; о существовании у древних германцев женщин-пророчиц, почитаемых как божество, упоминает римский историк Тацит. [3] Рагна́рёк, или Рагнаро́к (дословно— «Судьба богов», «Сумерки богов»), в германо-скандинавской мифологии — гибель богов и всего мира, следующая за последней битвой между богами и хтоническими чудовищами. Глава 7 Черномор замер на мгновение, а затем его брови медленно поползли вверх. — Что за хрень вы тут несёте? — спросил он, но его голос уже потерял прежнюю уверенность. Толпа мертвецов продолжала скандировать «часть команды, часть корабля», их безжизненные голоса сливались в монотонный гул. — Э-э-э, ребятки! Подождите! — Черномор резко повернулся к ним, его глаза вспыхнули тревожным огнём. — Я не собираюсь становиться вашим капитаном! Но умруны на эти слова совершенно не реагировали. Они лишь повторяли с завидным постоянством свою «мантру», словно заведённые. — Ты что, не понимаешь? — Глория нервно закусила губу. — Это совсем не про твой выбор… Твои желания здесь совершенно никого не интересуют. На самом деле всё просто: кто убивает капитана — тот и занимает его место. Это закон Нагльфара! — Что⁈ — Огненный шар на ладони Черномора резко вспыхнул. — Да кто вообще придумал этот бред⁈ Мертвецы в ответ загудели ещё громче. — Часть команды… часть корабля… И тут я почувствовал, что сам корабль дрогнул. Но не так жестко, как от падения поверженного Хрюма — мягче, глубже, проникновеннее. Будто в нем что-то пробудилось. Доски палубы под ногами Черномора вдруг как будто «ожили». — Эй! — Карлик резко подпрыгнул, но было уже поздно — тонкие, как невесомая паутинка, энергетические нити выползли из досок, схватив Черномора за сапоги. — Вот дерьмо! — выругался он, пытаясь вырваться. Коротышка яростно ругался, выжигая пламенем путы, но они восстанавливались быстрее, чем он успевал их уничтожать. Их становилось всё больше и больше, и они плотно опутывали Черномора, заключая его в своеобразный кокон. — Ты знаешь, как его спасти? — спросил я у ведьмы, взглянув на Черномора, который уже был опутан по пояс. — Зачем, Месер? — искренне удивилась она. — Он теперь капитан этого судна… Да и корабль с командой его не отпустят. Зато в день Армагеддона у вас будет мощная поддержка… Слова Глории заглушили проклятия карлика, полностью окутанного энергетической паутиной судна. А толпа мертвецов продолжала неумолимо скандировать «часть команды, часть корабля», их голоса переплетались в жуткий, ритмичный гул. Мне на секунду показалось, что именно так должно стучать огромное сердце этого корабля. Черномор резко повернулся к ним, но вместо гнева в его глазах внезапно вспыхнуло… любопытство. Его губы растянулись в медленной, хищной ухмылке. — А знаете что, утырки? — Он бросил взгляд на команду мертвяков, на опутывающие его энергетические нити, на хрустящую, оживающую палубу под ногами, и вдруг рассмеялся. — Хрен с вами, черти полосатые! Раз уж так надо… И тогда корабль мёртвых как будто облегчённо выдохнул — он вновь оживал, ведь у него был новый капитан. Когда паутина магических нитей опутала Черномора полностью, он замер, ощущая странную пульсацию корабля под ногами и почувствовав, как Нагльфар щедрым потоком вливает в него силу. Лицо карлика медленно расплылось в довольной ухмылке. Путы, сковывавшие его, тут же ослабели — но не исчезли окончательно. Они словно просочились сквозь его кожу, вплетаясь в его плоть (да-да, он вновь её обрел каким-то непостижимым образом), в самую кровь, делая его одним целым и с кораблём, и с командой. Черномор чувствовал, как Нагльфар отвечает ему — глухим, но мощным пульсом, словно он — его второе сердце. — Капитан с нами! — проскрипел уже знакомый Черномору мертвец, и вся команда замерла — не в страхе, а в ожидании. Черномор с наслаждением вытянул руку — и над его ладонью вспыхнул огненный шар, но теперь пламя было черным, с зеленоватыми отсветами. Скандирование мертвецов мгновенно стихло. Гулкая тишина воцарилась на палубе, словно сам корабль затаил дыхание. Мёртвые матросы вытянулись в струнку, их пустые глазницы уставились на нового капитана в ожидании приказаний. — Так… — Карлик уже с хозяйским видом оглядел палубу, подчиняясь внезапному порыву. — Значит, говорите, я капитан? Корабль дрогнул, и вдруг уродливые кривые мачты Нагльфара сами собой выпрямились, рваные паруса натянулись, словно под порывом неведомого ветра. Даже пробоина от упавшего Хрюма затянулась, будто гигантская рана на живом теле. Я ухватил мысль, промелькнувшую в голове Черномора, он захотел, чтобы корабль двинулся — и Нагльфар тут же дрогнул, всецело подчиняясь его воле. Доски скрипнули, даже мачты слегка наклонились, словно готовясь к прыжку. А затем корабль помчался во весь опор, рассекая застоявшуюся ряску Стигийского болота. — О-о-о! — изумленно воскликнул Черномор, а затем восторженно захохотал, очарованный стремительным движением судна. — Непередаваемые ощущения! Мертвецы команды одобрительно загудели в ответ, но теперь их голоса звучали намного бодрее, чем раньше: — Капитан! Часть команды! Часть корабля! Капитан! Часть команды! Часть корабля! Капитан! Часть команды! Часть корабля! Глория наблюдала за этим с холодной улыбкой: — Видите, Месер? — прошептала она мне на ухо. — Его не нужно было спасать. А Черномор тем временем наслаждался открывшимися возможностями. Он поднял руку — и корабль с готовностью захлопал лоскутными кожаными парусами. — А теперь, ребятки мои… — Его голос внезапно обрел новую, капитанскую твердость. — Давайте-ка покажем этой вонючей дыре, на что способен настоящий Нагльфар! Мертвецы ответили ему единым одобрительным рёвом, разбежавшись каждый по своим местам. Черномор спешно поднялся на капитанский мостик. Тот же самый мертвяк, которого я уже запомнил, услужливо подставил под ноги коротышке какой-то ящик, и Черномор с удовольствием занял место за штурвалом. Корабль послушно рванул вперед с еще большей прытью. Вода вокруг буквально вскипела, поднимаясь грязными фонтанами, а воздух наполнился воем ветра и скрипом старых досок, будто Нагльфар ликовал вместе со своим новым капитаном. Черномор стоял на капитанском мостике, ощущая, как Нагльфар дрожит под его руками, словно дикий зверь, впервые подчинившийся хозяину. Паруса гулко хлопали, вонючий ветер Стигийского болота выл в снастях, и эти звуки, как казалось Черномору, были самыми приятными на свете. Мертвецы работали с лихорадочной энергией. Их иссохшие пальцы проворно перебирали такелаж, а тела синхронно двигались в такт странному, незримому ритму корабля. — Лево руля! — резко скомандовал Черномор, дублируя команду поворотом штурвала, и корабль послушно вильнул в сторону, едва не задев всплывший из трясины сгнивший остов другого судна. Глория, по-прежнему наблюдая за происходящим со своего места, склонила голову набок, словно изучая результаты любопытного эксперимента в лаборатории дедули. — Он вживается в роль быстрее, чем я ожидала, — пробормотала она. — Похоже, что он действительно стал частью корабля и частью команды. Черномор на мостике усмехнулся — он, невзирая на расстояние и ветер, умудрился разобрать, что она произнесла. Похоже, капитан Нагальфара на своем судне в прямом смысле царь и бог. — Да ладно тебе, красотка! — подмигнув ведьме, крикнул коротышка с мостика. — Не ревнуй! А лучше оставайся здесь со мной. Этот корабль, по-моему, куда приятнее посмертного суда, куда нам с тобой нужно было попасть. Гарантирую — у тебя будет собственная каюта! Глория лишь удивлённо хмыкнула и покачала в ответ головой, когда подчинившаяся взгляду Черномора палуба сама собой вырастила люк в обещанную ведьме каюту. — Ты и правда считаешь, что можешь соблазнить меня каютой на этом плавучем гробу? — усмехнулась ведьма, но все же шагнула вперед, поставив ногу на одну из ступенек, ведущих в подпалубное помещение. — Ну, а что? — Черномор распахнул руки, и паруса над ними шумно затрепетали, будто аплодируя. — У нас с тобой есть все: и романтичный ветер, и бескрайняя водяная гладь, целая куча разных монстров, которых на земле уже и не встретишь! А еще я и веселая команда, готовые выполнить любой твой каприз… — И вечный запах гнилой селедки, — со смехом добавила Глория, сморщив нос. Корабль внезапно дернулся, будто слегка обидевшись, и брызнул в ее сторону вонючей болотной жижей. — Ой, — Черномор потер ладонью колесо штурвала, словно успокаивая какое-то животное. Он у нас… чуткий. Нагльфар довольно заскрипел мачтами, снова разогнавшись. Впереди замаячил туман — густой, серый, с вкраплениями зеленоватых огоньков, будто там, в темноте кто-то развесил целую кучу карнавальных фонариков. Туман сгустился, окутывая Нагльфар мягким, почти шелковым покрывалом. Зеленоватые огоньки в его глубине вспыхивали и гасли, будто подмигивая кораблю и его обитателям. Глория прищурилась, словно оценивая предложение Черномора. Ветер играл с её белокурыми прядями, закручивая их в причудливые узоры, а в глазах ведьмы угадывался настоящий интерес. Глория, всё ещё стоявшая на ступеньке ведущего вниз люка, наконец, сделала шаг вперед и неожиданно для себя приобрела потерянную при смерти материальность. Черномор украдкой улыбнулся, когда увидел, как её платье слегка колышется от ветра, обнажая тонкую лодыжку. Ведьма, ощутив происходящее с ней, рассмеялась, и её смех был уже не таким язвительным. Она остановилась, проведя руками по восстановленному телу, словно всё еще не веря в происходящее. Черномор ловко спрыгнул с мостика, оставляя штурвал в руках одного из мертвецов — того самого, сообщившего Черномору, что он теперь капитан. Приняв в руки штурвал, мертвец гордо вытянулся, осознавая важность момента. А коротышка неторопливо подошел к Глории, его каблуки дробно простучали по палубе Нагльфара. — Как тебе мой подарок, красавица? — Он остановился в полушаге от неё, заглядывая ей в глаза. — На этом корабле я могу изменить для тебя даже законы мироздания! — Ты всегда был слишком самоуверенным, — произнесла ведьма с теплотой в голосе. Обретение потерянного тела подействовало на неё самым благоприятным образом. — Если бы я был скромнее, мы с тобой сейчас плыли в утлой лохани Харона к посмертному суду… Неожиданно Глория оступилась, и палуба под её ногами слегка «прогнулась» — Нагльфар немедленно среагировал, помогая ведьме сохранить потерянное равновесие. — Этот корабль… — начала Глория, но Черномор не дал ей продолжить, взяв ведьму за руку. — Этот корабль — твой, если захочешь! — Ты знаешь, капитан, — после небольшой паузы произнесла ведьма, — я всегда мечтала о дальних путешествиях и неизведанных берегах и странах… И не с какой-нибудь особой целью, а просто… Но так ни разу и не собралась за всю свою немалую, по человеческим меркам, жизнь. — Ну что ж, красотка, — Черномор неожиданно даже стал выше ростом и взял Глорию под руку, — тогда добро пожаловать в самое романтичное путешествие твоей жизни! Вдвоем он прошли на капитанский мостик. Черномор ухмыльнулся, вновь встав у штурвала, и повернул его так, что корабль плавно вошёл в самую глубь светящегося тумана. Зелёные огоньки замерцали вокруг, освещая лица Глории и Черномора призрачным светом. Корабль плыл сквозь туман, и странное чувство наполняло воздух — будто сама смерть в этом мрачном мире мертвых, изначально лишённом любых надежд, на миг отступила, уступив место чему-то новому. Даже мёртвые матросы это почувствовали, забормотав что-то одобрительное, вместо привычного «часть команды, часть корабля». — Даже они тебя поддерживают, — заметил Черномор, кивая в сторону команды. — Видишь? Даже мертвецы верят в нас! Глория покачала головой, но в уголках её губ дрожала улыбка: — Ты невозможен… — Зато незабываем! — Ты предлагаешь мне стать твоей… как бы это назвать? — задумалась ведьма. — О! Пиратской королевой? Туман вокруг Нагльфара заиграл новыми оттенками, переливаясь изумрудными и серебристыми всполохами, будто сам корабль вдохнул в него жизнь. Черномор, не отпуская руки Глории, легонько притянул её к себе. — Пиратской королевой? — повторил он, и в его глазах вспыхнул озорной огонёк. — Нет, красавица. Я предлагаю тебе нечто большее. — Например? — Глория приподняла бровь, но её пальцы уже бессознательно сжали его ладонь чуть крепче. — Например… стать моей вечной попутчицей. Моим проклятием и моим спасением. Моей единственной и ненаглядной ведьмой. Она рассмеялась, и на этот раз смех её был лёгким, как морской бриз. — Ты всё ещё надеешься, что я скажу «да»? — Я надеюсь на многое, — Черномор провёл пальцем по её запястью, и на мгновение между ними проскочила настоящая искра магии. — Но главное — что ты уже не говоришь «нет». Глория замолчала, глядя вдаль, где туман расступался перед Нагльфаром, открывая бескрайние просторы потустороннего мира. Пусть, это и мир мертвых, но он тоже весьма велик и, возможно, для них тоже найдётся уютное местечко, где корабль мертвецов вполне может встать на стоянку. — Ты прав, — наконец прошептала она. — Я не говорю «нет». Черномор улыбнулся — широко, без привычной едкой усмешки, а так, словно после долгих лет скитаний наконец нашёл то, что искал. — Тогда держись крепче, моя ведьма. Он резко повернул штурвал, и Нагльфар рванул вперёд, рассекая туман, как луч света — тьму. Паруса наполнились ветром, зелёные огни вспыхнули ярче, а мертвецы на палубе зашумели одобрительно — даже их пустые глазницы, казалось, светились странной теплотой. Глория, чувствуя, как ветер врывается в лёгкие, как палуба дрожит под ногами, вдруг поняла: она не просто обрела тело. Она обрела «путь». И, шагнув ближе к Черномору, ведьма прошептала ему на ухо лишь одну фразу, от которой даже у него перехватило дыхание: — Вперед, милый! Корабль мёртвых нырнул в пучину тумана, унося их туда, где не было ни конца, ни начала — только бесконечность и два сердца, бьющихся в унисон. А может, это просто стучали каблуки Черномора по палубе Нагльфара… Но кто теперь это разберёт? Я смотрел вслед исчезающего в тумане корабля из утлой лодки Харона, радуясь тому, что у моих друзей появилась хоть какая-то надежда на будущее. Пусть и в мире мертвых, среди неприкаянных душ, чудовищ и кающихся грешников, но настоящая надежда! А это — многое значит… Пока они занимались собой я постарался как можно незаметнее спустить лодку на стоячие воды Стигийского болота. Конечно, проделав всё это с помощью магии, которая вдруг появилась у меня, вместе с обретением Черномором тела и своей бороды. Как оказалось, наша с ним связь не исчезла даже после его смерти и продолжала работать. Но, по возвращении домой, я собирался её разорвать — Черномор оказался отличным другом и верным боевым товарищем, заслужившим своё право быть свободным… Жаль, только, что произошло это после его смерти. Нагльфар наконец полностью исчез из поля моего зрения. Я поудобнее устроился в лодке, взмахнул веслом и… Очнулся распластанным на холодном камне родового святилища. Надо мной обеспокоенно склонились Вольга Богданович и отец Евлампий. Огонь на алтаре был погашен, воздух — лишен смердящих миазмов Стигийского болота, и вода, заливающая храм, исчезла. — Кажись, очнулся, — хрипло сказал дед. — Ну, слава духам-хранителем — уберегли… Выжить живому в мире мёртвых сложно, если вообще возможно… — Да выжил я, дед, выжил, — произнес я, пытаясь подняться на подрагивающие ноги. Но пока это не очень получалось. — Почему я вернулся? — Так обещанная Харону ночь — минула! — с радостью сообщил мне дедуля. — Только-только петухи пропели. — Что с тобой было? — спросил отец Евлампий, дрожащими руками крестя меня по привычке. Я ничего не сказал, хотя крёстное знамение — это не то, в чем я сейчас нуждался. — Мы боялись, что ты не вернёшься… — честно признался священник. Я не стал пробовать подняться, а попросту сполз по алтарю на пол, и сел, используя его как спинку. Голова кружилась. В ушах — шум, как от мощного прибоя. Оказывается, переход из мира мертвых в мир живых основательно бьёт по здоровью. — Я был… на болоте… — прошептал я. — Стигийском болоте. — Я видел их души… Глории и Черномора… Разговаривал с ними… — А Афанасий? — спросил дед. — Его души не было в мире мёртвых. Отец Евлампий перекрестился: — Господи, сохрани… — Что они сказали? — нахмурился дед, словно предчувствуя что-то не очень хорошее. — Они погибли, будучи уже лишёнными свих даров… Глава 8 Дед с отцом Евлампием помогли мне подняться, и мы вместе вышли на свежий воздух. После жуткой вони Стигийского болота свежесть утреннего воздуха Пескоройки была просто необычайной. Я вдохнул его полной грудью — и почувствовал, как живое тепло возвращается в мое тело. Каждый вдох был как глоток чистейшей родниковой воды после долгой жажды. Лёгкие, ещё несколько минут назад наполненные смрадом гниющих болот потустороннего мира мёртвых, теперь жадно вбирали прохладный утренний воздух, приятно пахнущий хвоей и опавшими листьями. Я огляделся — серое утреннее небо на востоке уже розовело от первых солнечных лучей, деревья слегка покачивались от свежего осеннего ветра… Здесь всё было так, как должно было быть — живое и настоящее, в отличие от иллюзорности мира мертвецов. — Ты бледный, как сама смерть, — буркнул дед, но в его голосе сквозила не грубость, а самая настоящая забота. — И борода у тебя… седая… И когда только успела отрасти? Похоже, что ты за одну ночь стал старше на лет на двадцать! Я коснулся лица — и действительно почувствовал под пальцами жёсткую щетину, густую, словно я не брился минимум месяц. Мой мертвый дедуля оказался прав — у меня была борода. И это, отнюдь, не иллюзия. И еще — я чувствовал, что во мне пульсирует сила. Но не такая, как раньше. Нет. В чем разница, я пока не смог разобраться… Но было такое ощущение, словно часть Нагльфара, часть Черномора, часть Глории и даже часть мира самого «мёртвого мира» навсегда осталась во мне. Я чувствовал, как эта магия течёт по моим меридианам, как кровь по венам. И я мог реально ей управлять. Я поднял руку — и над ладонью, совершенно без усилий, без всяких заклинаний и печатей, вспыхнул огонь. Маленький, чёрно-изумрудный и почти прозрачный. — Ну вот, — сказал я, улыбаясь во весь рот. — Значит, не зря прокатился… Отец Евлампий отшатнулся. — Это что ещё за дьявольщина? — воскликнул он, снова крестясь. — Да не дьявольщина это, — хмыкнул дед, прищурившись. — Это, батюшка, как раз наоборот! Это — дар. Оттуда? Я согласно кивнул. — Но для такого фокуса, — произнёс старикан, — должен быть постоянно открыт канал в потусторонний мир. — Думаю, что так и есть — это связь с Черномором и Глорией… — Но они же мертвы! — ахнул батюшка. — Ты что, так и не доставил их до места? — поинтересовался мой мёртвый дедуля. — Они живы… — Как это — живы? — не понял отец Евлампий. — Они нашли свой путь. Не к воскрешению… но к существованию… — Я быстро поведал своим спутниками о том, как Черномор стал капитаном Нагльфара, как Глория вновь обрела тело, и они — друг друга. — Они… сейчас они счастливы вместе. — Счастливы в царстве мёртвых? — Священник изумлённо покачал головой. — Это же невозможно. — А ты не суди со своей колокольни, батюшка! — тихо сказал дед. — Ведь тебе ничего о них не известно! А там, где два сердца бьются в унисон, даже смерть не властна и рай возможен даже в мире мертвых. Отец Евлампий задумался над его словами, потом перекрестился ещё раз: — Господь милостивый творит чудеса… даже там, где, казалось бы, нет места Его свету… — пробормотал он вполголоса. — И не мне, смертному, усомниться в Его мудрости и величии… А я шёл меж могилок старого родового кладбища, и мою кожу щекотал прохладный ветерок. Я закрыл глаза и просто остановился, чувствуя каждую незначительную мелочь, окружающую меня со всех сторон: шелест пожухлых листьев под ногами, далёкий крик пролетающих на юг гусей, шелест мелкого дождя на могильных плитах. После серого унылого безвременья Стигийского болота даже шершавая кора старого дуба у ограды казалась мне чудом — такая она была… настоящая… живая… реальная… — Эх, внучок… — Дед усмехнулся, подбирая с земли ярко-красный кленовый лист. — Теперь понимаешь, почему я вечно твердил: «Живи, Ромка, пока жив»? Я рассмеялся и потянулся к ветке, чтобы сорвать жёлудь. Твёрдый, почти деревянный, с шершавой шляпкой — точь-в-точь как те, что мы собирали с моим дедом в моём прошлом-будущем в детстве для поделок в школе. — Да уж… — пробормотал я, вертя желудь в пальцах. — Жизнь — она вот, даже в такой мелочи. — Я подбросил жёлудь вверх и поймал обратно. Жить — это здорово! А после того, что я увидел и ощутил в загробном мире — жизнь вообще невозможно измерить… Наконец мы добрались до разрушенного особняка. Пескоройка постаралась на славу, восстановив большую часть разрушений, в основном стены и потолки. И, хотя родовой «дворец» до сих пор пялился на нас пустыми глазницами выбитых окон и скалился беззубым ртом парадного входа с разбитой в щепки дверью, было заметно, что его дела явно шли на поправку. Как только я переступил порог — пусть даже и через обломки двери, валяющиеся на ступенях, меня окутало странное ощущение. Не просто тепла, не просто запаха старых дубовых балок, еще слегка обугленных и пахнущих пожарищем, и витающей в воздухе сухой пыли от разбитых стен, а… настоящее дыхание родного дома. Будто сама Пескоройка нашептывала мне на ухо: «Я помню. Я ждала. Я старалась». Стены, ещё вчера обвалившиеся и рассыпавшиеся на отдельные камни и кирпичи, теперь стояли ровно, словно их никогда и не разбивали, на потолке, где ещё недавно зияла дыра, сквозь которую виднелось ночное небо, теперь красовалась свежая лепнина. Думаю, к сегодняшнему вечеру особняк вернет себе былое величие. От души поблагодарив духа-хранителя, я чуть ли не бегом направился в уцелевшее крыло, куда перед походом в родовое святилище отправил отдыхать моих женщин вместе с раненным товарищем капитаном госбезопасности. Как там они? Как Глаша? Ведь она беременна, и, отнюдь, не обычным ребёнком. Порог спальни я перешагивал с лёгким трепетом — в помещении царила гробовая тишина. Сердце ёкнуло: неужели что-то случилось? Но ведь Пескоройка наверняка бы предупредила… — Глаша? — тихо позвал я, внимательно осматриваясь по сторонам — так-то в этой спальне можно было легко играть в футбол. Это вам не какая-нибудь однокомнатная хрущевка — князья Перовские жили в настоящем дворце. С Зимним его, конечно, было не сравнить, но дворцам попроще он вполне мог дать солидную фору. — Рома, ты⁈ — Раздался в ответ самый любимый на свете голос — моей жены и матери моего ребёнка. Только звучал он несколько тревожнее, чем я был готов услышать. — Хорошо, что ты вернулся! Беги скорее сюда! Я не знаю, что мне с этим делать? Я шагнул «глубже» в спальню — и воздух тут же стал густым, тяжёлым, будто пропитанным статикой перед грозой. Передо мной развернулась странная картина: моя супруга сидела на огромной кровати под балдахином, а тот довольно активно колыхался, как от сильного ветра, хотя окна в спальне были закрыты. Глаша обхватывала руками округлившийся живот, её лицо было бледным, а губы сжаты в тонкую ниточку. Перед ней, на коленях, стояла Акулина, но в глазах девчушки плавился тёмный, зловещий огонь, вспыхивающий и гаснущий, как угли прогоревшего костра, скрытые пеплом. Мало того, над её ладонями вился клубок тьмы, то сжимаясь в плотный шар, то рассыпаясь туманным дымком. Кожа на её руках местами почернела, будто прожжённая изнутри, а в воздухе стоял сладковатый запах гниющего персика — одна из примет использования проклятого ведьмовского дара. Только откуда он у Акулины? — Что… что с ней? — Я невольно замедлил шаг на подходе к кровати, чувствуя знакомый «оттенок» этой магической силы. — Рома! — Глаша протянула ко мне руки, её глазах блеснули тревожным блеском. — Ты же понимаешь, что это? Да, понимаю… — Кивнул я, пристально изучая силу, исходящую из девушки. — Это магия, Глаш… Похоже, что её задаток позволил ей стать настоящей ведьмой, — подвел я итог своего короткого наблюдения. — Неужели… это прощальный дар Афанасия? — предположила Глаша. — И он передал его Акулине перед смертью? Акулина вздрогнула, тьма в её ладонях сгустилась, а пальцы стали совершенно чёрными. — Что это, Рома! — дрогнул её голос. — Я проснулась, а тут… это… — Она с ужасом глядела на свои пальцы, будто боялась, что они сейчас отвалятся. Я медленно подошёл ближе и присев на кровать рядом со своими перепуганными женщинами. — Тсс, ничего страшного! — сказал я мягко. — Это дар. Теперь — твой дар. А то, что вы сейчас наблюдаете — спонтанное его проявление. Глафира Митрофановна, ну ты-то чего растерялась, родная моя? — Погладил я супругу по руке, успокаивая. — Вспомни, как ты меня учила, когда я заполучил дар. Акулине просто нужна инициация… — Дар? — Акулина растерянно посмотрела на мать. — Но откуда⁈ Неужели действительно от прадеда Афанасия? — Нет, не от Афанасия, — я отрицательно мотнул головой, — это дар Глории. — Но как она смогла его получить? — изумилась Глаша. — Ведь между ними не было договора, и Акулина не давала своего согласия на принятие ведьмовского дара? — Я не знаю, — пожал я плечами. — Но повреждение тела Глории было критичным — она почти лишилась головы… То раскаленное звено цепи буквально превратило её голову в кашу. Похоже, что её дар просто нашел подходящего носителя без соблюдения установленных правил. Нам же с тобой хорошо известно, что из любых правил обязательно бывают исключения. Похоже, что это одно из них… — Мам… — перебила нас Акулина — её голос был хриплым, будто измождённым. — Я больше не могу… Как мне это остановить? — И в тот же миг Акулина резко подняла голову, взглянув на меня. Эти глаза… Они были полностью чёрные, без белка радужки и зрачков. А воздух вокруг девушки мерцал, как будто я смотрел сквозь слой перегретого воздуха. Акулина развела пальцами перед собой, и шарик тьмы, висевший между её ладонями, трансформировался в тонкую силовую нить. — Мам, Ром, смотрите… — Акулина медленно повела руками, и нить изгибалась, медленно превращаясь в узор не очень сложной печати. Глаша смотрела на дочь, широко раскрыв глаза. Но по тому, как дрожали её пальцы, я понял: она сильно переживает. — Не может быть… — выдохнула Глаша. — Она же… она… Я тоже едва не присвистнул от удивления: — Она инициируется! Сама! Без всякой подготовки! Акулина на секунду отвела взгляд — и сформировавшийся узор рассыпался, как дым, а глаза и руки прошли в норму. — Я… я не знаю, как это получилось, — пожав плечами, призналась она. — Просто вдруг поняла, как надо и что я смогу. И что мне… что мне со всем этим делать? Я глубоко вздохнул, а после усмехнулся: — Для начала — научиться этим даром управлять. Потому что, если дар «проснулся» — от него уже так просто не откажешься. А во-вторых, — продолжал я, глядя на Акулину с отцовской теплотой, хотя кровного родства между нами не было, — ты не одна. У тебя есть мы. И ты не просто девушка с неожиданным даром — ты ведьма. Настоящая. Сильная. И, судя по тому, как быстро ты начала прогрессировать… Даже сама инициировалась — у тебя впереди будет нелёгкий, но удивительный путь. Акулина смотрела на меня широко раскрытыми глазами — в них читались и страх, и надежда, и какая-то странная грусть. — Я… ведьма? — прошептала она. — Но я ведь ничего не умею! Я боюсь… Я могу кого-нибудь нечаянно ранить… — Боишься — это здорово! Это значит, что ты ко всему подходишь с умом, — тихо сказал я, беря ее за руку. — Умная ведьма — это сильная ведьма. Ведь даже слово ведьма происходит от слова ведать — знать. А страх… Страх — это не слабость. Это нормальная реакция любого живого существа на потенциальную опасность. А я не знаю ничего, что было бы опаснее магии. Глаша тоже наконец-то пришла в себя. Она сжала мою ладонь, потом потянулась к дочери, осторожно, словно боялась спугнуть что-то весьма хрупкое в их отношениях. — Ты моя дочь, — сказала она твёрдо. — И ты не одна. Мы пройдём это вместе. Роман же как-то справился со своим даром, не зная о нём практически ничего… Теперь он поможет тебе, да и я в стороне не останусь… — Да, — согласился я, решив не откладывать обучение Акулины в долгий ящик. — И начнем с самого главного — с контроля. Магия — это не вода, текущая из крана, которую можно включить и выключить. Это река. Глубокая, быстрая. Если ты не научишься ею управлять, она унесёт тебя, и может даже утопить. Но если ты поймёшь, где её «русло», почувствуешь её ритм, её направление — она станет частью тебя, твоим помощником, оружием и щитом. Акулина нервно сглотнула: — А если я не справлюсь? — Ты обязательно справишься! — заверил я девушку. — А все мы тебе поможем! И не забывай — у нас еще имеется Вольга Богданович. Вот уж кому не занимать знаний о магии — так это ему. Неожиданно магический ветер перестал трепать тяжелые складки балдахина. Обрывки тьмы и остатки печати, висевшие в пространстве, окончательно растворились. Я встал, подошёл к окну и распахнул створку. В комнату ворвался осенний ветер, свежий и чистый, с запахом влажной земли и далёкого дыма. — Сегодня мы отдохнём, — объявил я, — я тоже сильно выдохся… Начнем завтра… Всё завтра… Тем временем за окном небо окрасилось в золотисто-розовые тона. Солнце вставало над Пескоройкой, озаряя разрушенные стены, старые могилы, облетевшие голые деревья и вечно зелёные корабельные сосны. Жизнь шла дальше своим чередом. — А что мы будем делать завтра? — спросила Акулина. — Учиться, учиться и еще раз учиться! Как завещал нам великий Ленин! — усмехнувшись, продекламировал я строчки цитаты вождя, знакомые всем в Советском Союзе. Глаша весело фыркнула, и напряжение в комнате наконец-то рассеялось. Я с любовью посмотрел на Глашу, на Акулину, на осенний сад, в который выходило окно спальни, на наш общий доме, который, несмотря на всё произошедшее, стоял до сих пор. И вдруг понял — я больше не боюсь смерти. Ведь она — совсем не конец. Она — лишь начало нового пути. И это мне сумели наглядно показать Глория и Черномор. — Постой, Ром… — с удивлением произнесла Глафира Митрофановна. — А когда ты успел бороду отрастить? — Она протянула руку, чтобы убедится в наличииреальной растительности на моём лице, но внезапно вскрикнула — её живот неожиданно дёрнулся. — Ой! Я мгновенно очутился рядом. — Что⁈ Что случилось? Она схватила мою руку и прижала к своему животу. — Он… он опять «отозвался»… Под моими пальцами что-то дрогнуло — лёгкий толчок, будто ребёнок пытался понять, что происходит. Акулина тоже замерла. — Мам… он… — Он чувствует тебя, — прошептала Глаша. — И твой дар — тоже… Мы переглянулись. Чтобы это могло значить? — Интересная реакция… — медленно произнёс я, не отрывая руки от живота Глаши. В глубине души я опасался, чтобы наш ребёнок вновь не принялся «чудить», поскольку заручиться помощью прародителя на этот раз не получится. — Видимо, магия Акулины каким-то образом пробудила и его… Акулина потянулась к нам, её глаза горели смесью страха и любопытства. — Можно я… тоже попробую? Глаша кивнула, и Акулина осторожно прикоснулась к животу матери. Прошло несколько секунд — и вновь ощутимый толчок. — Ой! — Акулина отдернула руку, но тут же снова положила её, широко улыбаясь. — Он… он как будто знает меня! — Либо знает, либо просто реагирует на нашу энергию, — задумчиво ответил я. — Но факт остаётся фактом — он очень сильный одарённый. Даже сейчас, находясь в утробе матери. Глаша тяжело вздохнула, но на этот раз в её глазах светилось спокойствие. — Ну что ж… пусть будет… как будет… — Ма-а-ам… Мама! Что… это? — прошептала Акулина, не отрывая рук от живота Глаши, но ее глаза расширились от изумления и настороженности. Я тоже почувствовал это «присутствие» — древнее и тяжёлое ощущение чужеродной силы, отдающей сложной и многогранной смесью — густой, сладковато-тлетворной, пропитанной специями и пряностями. Я уже встречался с подобным проявлением силы, столь явственно отдающей «индийскими мотивами». Эта магию была одновременно чужой, но в то же время… родственной и Глаше, и Акулине, и нашему ребёнку. — Это Афанасий… — выдохнула Акулина, и ее пальцы впились в мою руку. Я резко обернулся к ней: — Да, это Афанасий! Ты что, его слышишь? Глава 9 Я пристально посмотрел на девушку, попутно читая её мысли. И я знал ответ, еще до того, как она мне его озвучила. Да… — прошептала Акулина, и её голос дрогнул. — Слышу. Он… он говорит. Но не слова… но я как-то его понимаю. Его голос звучит как эхо в моей голове… но он… как бы… он внутри мамы… — Глаша прервала свою сумбурную речь, судорожно втянув воздух широко раскрытым ртом, а ее и без того бледное лицо побледнело ещё сильнее. — Так прадед Афанасий… жив? — Нет. — Я покачал головой. — Он умер. Но отчего-то не ушёл… Остался… Я не встретил его душу в потустороннем мире… — В каком еще потустороннем мире? — Неожиданно вцепилась в меня Глаша железной хваткой. — Ты же ушел с Вольгой Богдановичем и отцом Евлампием в родовой храм… Или я чего-то не знаю? — Ты много чего не знаешь, любимая, — произнёс я, печально усмехнувшись. — Мы пытались вызвать души погибших, чтобы узнать, куда могли пропасть их дары… Ну, один мы уже нашли, — я отвлекся от повествования, взглянув на дочь Глафиры Митрофановны. — Дар Глории перешёл к Акулине… — Не отвлекайся! — попросила меня Глаша. — Как ты оказался в мире мертвых? — На наш вызов ответили не души погибших, а вечно старый лодочник — Харон. И чтобы пообщаться с ними, мне пришлось на одну ночь заменить Перевозчика… — И я вкратце рассказал о своих ночных похождениях в потустороннем мире. По стремительно меняющемуся лицу Глаши я понял, хорошо, что это приключение уже закончилось. Иначе, отхватил бы я проблем. Понимаю, что она за меня переживает, но иначе поступить я не мог. Однако, на данный момент перед нами стояла совершенно иная задача — не выяснение отношений, а попытка разобраться, что же на самом деле случилось с Афанасием. — Говоря «он внутри мамы», что ты имела ввиду? — переспросил я девушку. Мои попытки «услышать» Афанасия — провалились. Его слышала только Акулина. Почему — сказать сложно, возможно, из-за родственной крови и свежеприобретённого дара. — Он ещё здесь? — уточнил я. — Он здесь… — прошептала Акулина, её глаза на миг затуманились, когда она взглянула на мать. — Я даже могу видеть его… Он до сих пор «в маме»… Вот здесь… — И она указала руками на её живот. — В ребёнке? — испуганно ахнула Глаша, прикрыв руками живот, словно этим хотела защитить нашего ребёнка от опасности. — Нет, не в ребенке… — Качнула головой Акулина. — Он… словно бы… вокруг него. Глаша нахмурилась. — Что ты имеешь в виду? — Он не вселился в маму, — наморщив лоб, словно решая сложную задачу, медленно произнесла вслух Акулина после небольшой паузы, — просто воспользовался силой вашего еще нерождённого ребёнка. Я спросила его… зачем он это сделал… Я почувствовал, как по спине пробежал холодок, ничего хорошего я услышать не ожидал. В последнее время мне, как и всему моему близкому окружению, приходилось весьма несладко. Не было даже свободной минутки, чтобы дух перевести. — После того как он погиб… — продолжила Акулина, — и его душа… по какой-то причине не смогла удержаться в теле… невзирая даже на присутствие дара… Но он не хотел уходить… Его душа сопротивлялась переходу в мир мертвых… Но удержаться здесь не могла… — Акулина подняла глаза на меня, и в них отразилось ужасающее понимание. — И тогда он «привязал» себя к маме… вернее, к вашему ребенку… родственная кровь позволила ему сделать это… Глаша резко вздохнула, перестав прикрывать живот рукой. Видимо, поняв всю тщетность этих попыток. — Но… почему? Акулина на несколько секунд закрыла глаза, будто прислушиваясь к чему-то далёкому: — Ваш ребенок… Его силы… Они как-то искажают эфир, позволяя ему здесь удерживаться. И еще… он не может уйти, пока не убедится, что ты с ребёнком — в безопасности. После этих слов в спальне повисла мертвая тишина, нарушаемая только нашим дыханием. Я представлял, как душа Афанасия вместо того, чтобы исчезнуть из нашего мира, цеплялась за последнюю ниточку, прячась от посмертного воздействия за могучей силой нашего ребёнка. — Я совсем не знала его, — произнесла Глаша. — Допускаю, что как и все ведьмаки, он не был хорошим человеком, — тихо добавила она, но в её голосе не было гнева, лишь печаль. — Нет, не был, — подтвердила Акулина, видимо услышав ответ самого Афанасия. — Но он любил нас. Своих родных. По-своему, но любил. — Раз он не пожалел ради нас своей жизни, — согласилась Глаша, — значит, это действительно так. Я ощутил странное напряжение в воздухе — будто невидимая пелена прикоснулась ко мне. Что это за инфернальное проявление? Афанасий? — Значит, он… будет защищать их? Ребёнка и Глашу? Акулина кивнула. — Да, чем сможет… при реальной угрозе… Дар и сила остались с ним. И он будет рядом всё время. Глаша медленно выдохнула, стараясь привести нервы в порядок. — И что теперь? Как с этим жить, когда в тебе душа собственного пра-пра-прадедушки? Я посмотрел на её живот, где под тонкой кожей билась новая жизнь, окружённая не только нашей любовью, но и странной, мрачной опекой новоявленного духа, всеми правдами и неправдами нежелающего уходить в мир мёртвых. — Как жить, говоришь? Да как обычно! — вдруг раздался дребезжащий голос моего мертвого дедули, стоявшего в дверях. Никто из нас не заметил, когда он вошёл. Её сухое морщинистое лицо было спокойно, и только глаза блестели, словно у живого. Да и вообще, старикан вёл себя так, будто уже давно предвидел такое развитие событий. — Могучая сила вашего дитяти позволила его душе удержаться в мире живых. Но главное — цель у него благая. Я невольно стиснул зубы. Безусловно, Вольга Богданович был прав, но мысль о том, что мой ещё не родившийся ребёнок станет этаким «якорем» для души древнего ведьмака, пусть даже и претендующего на роль защитника моего сына, не вызывала абсолютно никакого восторга. — А если он дурное… — начал я, но дед резко махнул рукой, не дав мне договорить. — Не переживай, Ромка. Не пойдёт Афанасий против родной крови, против рода своего. К тому же, это и её выбор, — кивнул он на Глашу. — Пусть она этого и не осознаёт. Афанасий долго цеплялся за жизнь… И более могучие ведьмаки столько не живут. Но даже и теперь не хочется ему за кромку… Понимаю… И раз он решил охранять своего внука — значит, вам повезло. Духи с таким даром — редкость, а уж добровольных защитников и вовсе по пальцам перечесть. Глаша медленно провела ладонью по животу, словно пытаясь ощутить присутствие того, кого она не могла увидеть. — Он… слышит нас? — устало спросила она. Акулина потёрла кончиками пальцев виски, будто пытаясь избавиться от нарастающей головной боли. — Слышит. Он и сейчас мне нашёптывает… — пробормотала она. — Говорит, что не даст никому вас с внуком обидеть… В комнате снова стало тихо. Не знаю, что хуже — осознавать, что твой нерождённый ребёнок стал привязью для духа его древнего родича, или понимать, что этот дух теперь всегда будет следовать за твоей женой и сыном, как призрачный верный пёс? — И что теперь? — пробормотал я, взглянув на Глашу. — Мы просто… будем жить с этим? — Пока что — да, ребятки, — произнёс Вольга Богданович. — Но я попробую узнать об этом больше. Возможно, есть способ… ослабить эту связь. — Всего лишь ослабить? А разорвать? — с надеждой посмотрел я на мертвого старика. А он посмотрел на меня с таким выражением, что мурашки снова побежали по спине. — Ты хочешь изгнать его? — неожиданно донёсся от дверей низкий голос отца Евлапия, тоже подоспевшего к шапочному разбору. — Проведем сеанс экзорцизма — и… Бог ему Судия! — Я не знаю, — честно признался я, а затем замер, обдумывая предложение священника. С одной стороны — Афанасий был монстром, ведьмаком, проклятой тварью, такой же, как и я сам. Но с другой — он безо всяких раздумий отдал за нас жизнь. К тому же, еще не известно, как этот обряд повлияет на нашего ребенка, да и на Глашу тоже. А рисковать своими любимыми и родными людьми я не буду! — Ладно, — наконец выдохнул я, принимая решение. — Значит… никаких экзорцизмов не будет! Попробуем привыкнуть, если по-другому никак. Дедуля хмыкнул: — Да вам и привыкать-то не к чему. Вы его и не увидите, не услышите. Разве что почувствуете иногда — холодком потянет или сон странный приснится. А там… — Он многозначительно посмотрела на Глашин живот. — Когда дитя появится на свет — всё и решится. — Что решится? — насторожилась Глаша. — Либо он уйдёт… либо найдет новый способ остаться на этой стороне. Но пока… — Вольга Богданович виновато развёл руками. — Пока нам придётся с этим смириться, — неожиданно закончила за него Акулина, медленно поднимаясь с места. Её лицо бледнело, а глаза потухли от усталости. Видимо общение с призраком отнимало у неё невероятное количество сил. Воздух вокруг Глаши неожиданно «сгустился» и холодок пробежал по коже. Глаша, тоже это почувствовав, невольно прижала ладонь к животу, пытаясь инстинктивно защитить нашего ребенка. — Теперь и я его чувствую… — прошептала она. — Афанасий… Он здесь… Я не видел его, но заметное напряжение в воздухе и «дрожь» эфира говорили сами за себя. Дух Афанасия таким способом решил явить себя миру. Отец Евлапий шептал молитвы, крестясь, но не предпринимал ничего агрессивного — видимо, тоже понимал, что сейчас не время для кардинальных движений. Акулина вдруг резко вздрогнула, как будто кто-то коснулся её плеча. — Он… он говорит спасибо. — За что? — спросил я, хотя уже догадывался. Акулина закрыла глаза на секунду, прислушиваясь к тому, что могла слышатьлишь она. — За второй шанс… За то, что не изгнали и позволили существовать хотя бы в таком виде. Дедуля кивнул, словно ожидал именно такого ответа. — Ну что ж, понимаю… — произнёс он хрипло. Афанасий — или то, что от него осталось — будто услышал эти слова. Воздух снова всколыхнулся, «давление» отступило, но ощущение «присутствия» никуда не делось. — Вот что, девоньки, — скрипуче произнёс Вольга Богданович, — вижу, что общение с духом вашего предка, вас дюже измотало. Мы пойдем, а вы — отдыхайте… И с рук старого мертвяка сорвалась целительская печать, а следом — еще одна. Едва они коснулись Глашу и Акулину, как тут же отправили их в крепкий лечебный сон, благо, что красавицы мои даже с кровати не сошли. После того, как я устроил их поудобнее — кровать была огромная, под стать самой спальне, и укрыл их одеялом, отец Евлапий неожиданно произнёс: — Скажу по чести, без лукавства — не нравится мне всё это. Случаи привязки души к еще нерожденному младенцу — редкость, но имели место быть… И не всегда они заканчивались мирно — я изучал отчеты экзорцистов в наших архивах… — Что ты имеешь в виду? — нахмурился я. — А то и имею, — буркнул священник. — Иногда такие духи… начинают действовать вредоносно… Не сразу, ясное дело. Сначала они внушают определённые мысли… Затем меняют чувства… Даже… подменяют носителя… От слов батюшки мне стало как-то не по себе. — Ты хочешь сказать, что он может… перехватить контроль над телом? — Не сразу, — покачал голову священник. — Но, в минуты слабости и сомнений, если дух почувствует «пустоту», он может начать заполнять ее — Бред! — вырвалось у меня. — Афанасий не такой. — А ты его настолько хорошо знал? — спросил отец Евлампий, впервые за все время серьезно взглянув мне в глаза. — Ты видел его в жизни? Тебе известно о его грехах и его страхах? Любой дух, даже самый благородный, со временем может «свихнуться». Ведь он, по сути, находится и не на том свете и не на этом, нарушая все законы мироздания, установленные Создателем! Я молчал, поскольку священник был прав. Но неожиданно спящая Акулина широко открыла глаза. — Он… слышит это… — прошептала она, озвучивая нам слова Афанасия, которых, по-видимому, сама и не осознавала, находясь в состоянии натуральной сомнабулы.- Он боится… Боится, что однажды станет тем, про кого вы сейчас говорили. Он просит… чтобы вы не допустили, чтобы это произошло… — Девушка закрыла глаза и тут же мерно засопела. — Мы не дадим ему стать чудовищем! — твёрдо произнёс я. — Правда, дед? — А то! — Тряхнул своей заплесневевшей треуголкой Вольга Богданович. — Мы тоже, чай, не пальцем деланные! Уж с каким-то Афанаськой сумеем совладать! — И он ехидно усмехнулся. — Смотри у меня, — обращаясь к духу, произнёс дедуля, — не балуй! Я смотрел на мирно спящую Глашу и чувствовал, как внутри меня разливается тепло. Не от слов деда, нет. От осознания нашей любви, от уверенности, что всё будет хорошо, да просто от того, что мы — вместе. И какими бы темными ни были наши корни, какими бы страшными ни были тени наших предков, мы сами решаем свою судьбу и куём своё будущее. — Значит, так и будет! — подытожил я. — Как-никак, теперь мы — и его семья. А он — часть нас. Причём, неотъемлемая часть, которую невозможно просто взять и вычеркнуть из своей жизни — Вот это по-нашему, Ромка! — воскликнул, расчувствовавшись Вольга Богданович. — От родичей не открестишься! А он нам теперь родня. Старик развернулся и, постукивая тростью, пошёл к выходу из спальни. За ним, тихо как тень, невзирая на свои немаленькие габариты, скользнул отец Евлампий. Я же задержался закрыть окна, попутно размышляя, о чем сейчас думает Афанасий? Я надеялся, может быть, впервые за всю свою долгую, неправедную и жестокую жизнь этот мёртвый ведьмак почувствовал, что он сейчас не один. И, возможно, что именно сейчас он и живет той настоящей жизнью, которой у него давно уже не было. Внезапно тёплый и почти стоячий воздух спальни разорвал резкий порыв ветра, хотя все окна я только что запер наглухо. От этого ледяного дуновения тяжелый балдахин над кроватью вновь дрогнул, а тени на стенах задвигались, будто живые. Я непроизвольно поежился от холода. — Вот тебе и «не балуй»! — недовольно проворчал Вольга Богданович, так и не успев выйти. Но прежде, чем он и отец Евлампий успели развернуться, воздух в комнате сгустился, стал тяжёлым, словно наполненным невидимой энергией. Над кроватью, где лежали Глаша и Акулина, замерцал бледный свет — сначала слабый, едва заметный, а затем яркий, почти ослепительный. — Что за чёрт⁈ — Я вскочил на ноги, готовясь к худшему. Из сияния медленно проступила полупрозрачная фигура — высокий крепкий мужчина в поношенном кафтане, пыльных сапогах и с совершенно седыми волосами, собранными в небрежный хвост. Глаза Афанасия, холодные и пронзительные, как лезвие клинка, смотрели прямо на нас. Успевший вернуться отец Евлапий резко перекрестился, а Вольга Богданович хрипло выругался: — Какого хрена, Афанасий? Ты чего творишь⁈ — прошипел дед. Но Афанасий не отвечал. Вместо этого он повернулся к спящим девушкам и мягко, едва касаясь, провел рукой над их лицами. Тонкие серебристые нити энергии потянулись от его пальцев, окутывая их, как защитная пелена. — Что он делает? — прошептал я. — Это невозможно! — неожиданно ахнул отец Евлапий. — Откуда у проклятой Господом души ведьмака взялась такая чистая сила, сравнимая с Благодатью? — Хочешь сказать, батюшка, что это против всех законов? — усмехнувшись, произнёс Вольга Богданович. — Но вспомни, святой отец, что даже в самом закоренелом грешнике есть искра Божья! Афанасий медленно поднял голову, и в его взгляде уже не было прежней отстранённости — только твёрдая решимость. — Я не стану тем, кого вы боитесь… — Его голос прозвучал не в ушах, а прямо в сознании. — Но я не могу оставаться безучастным. Они… они моя кровь. И я дам им то, чего сам был лишён… Свет вокруг духа пульсировал, набирая интенсивность свечения, а затем вырвался «плотным» сгустком энергии — не тёмной, не испорченной, а чистой, почти ослепительной. Он разделился на две части и мягко ввинтился в грудь каждой из девушек. Глаша тихо ахнула во сне, а Акулина слабо улыбнулась, словно увидела что-то прекрасное. — Что это? Его сила? Его дар? — спросил я. — Нет, — прошептал отец Евлапий. — Это частичка его бессмертной души, оставшаяся невинной, как день творения. И он добровольно отдал её, чтобы защитить их… — Афанаська, ты дурак! — вдруг рявкнул Вольга Богданович. — Ты что, решил исчезнуть окончательно⁈ Афанасий качнул головой, и его образ стал терять чёткость. — Да, пора ответить за свои грехи… Но частичка меня — весь тот божественный свет, который я сумел сохранить, теперь будет пребывать в них… Фигура старого ведьмака дрогнула и начала терять четкость очертаний. — Куда ты⁈ — Я инстинктивно шагнул вперёд, но Афанасий лишь бросил на меня свой прощальный взгляд: — Береги их ведьмак… Свет погас, а дух растаял в воздухе, будто его и не было. А после наступила мёртвая тишина. Глава 10 Тишина стояла такая, что казалось — даже само время замерло. Я замер у кровати, сжав кулаки, не в силах пошевелиться. Воздух всё ещё вибрировал от последних отголосков энергии, а сердце бешено колотилось, словно пыталось вырваться из груди. Афанасий ушёл. По-настоящему. Насовсем. Не как жалкая тень самого себя, из последних сил цепляющаяся за живой мир, а как бессмертная душа, наконец-то принявшая свой путь. — Он… ушёл? — прошептал я, скорее самому себе, чем кому-либо другому — мне так было легче осознать произошедшее. Ведь я не ожидал ничего подобного от старого ведьмака. Вольга Богданович, стоя у двери, молчал. Его и без того безжизненное лицо было совершенно непроницаемым, но в поблёскивающих глазах читалась какая-то странная, глубокая грусть — не жалость, нет, а чего-то большее: уважение и понимание. — Ушёл, — подтвердил он хрипло. — Отдал последнее и самое дорогое, что у него было. Оставшийся Свет, который он сумел как-то сберечь, будучи проклятым ведьмаком… Часть души…. Отец Евлампий перекрестился, и на этот раз — медленно, даже, как мне показалось, с каким-то трепетом. — Это… не укладывается в голове… — он проговорил чуть слышно, словно боялся разрушить хрупкую тишину. — Ведьмак, добровольно отдавший частицу своей души… Грешник, чьи прегрешения не счесть… Как в нём уцелел Божественный Свет? Это… больше чем жертва. Это — прощение… Душа, искупившая грехи… Я взглянул на Глашу. Она спала, но её дыхание стало размеренным и безмятежным. Акулина, прижавшаяся к ней, улыбалась во сне. Афанасий ушёл. Однако его дар внучкам остался. Я надеялся, что даже спустя много лет какой-нибудь из наших одарённых потомков вспомнит, что в его крови — не только сила ведьмака, но и крупица Света, дарованная грешником из любви к своей семье. — Не будем им мешать, — тихо проскрипел мертвец, утягивая нас с отцом Евлампием из спальни, — пусть отдыхают. И тут я был с ним согласен — общение с потусторонними силами обычно отнимает массу сил. И это у одарённых. А Глаша у меня — обычная простушка без дара. Мне тоже после всего произошедшего требовалось хорошенько отдохнуть, но я еще зашел в комнату к Фролову, чтобы проверить его состояние. Товарищ капитан госбезопасности всё еще спал, погруженный в лечебный сон. Я быстро просканировал его состояние — в принципе, Лазарь Селивёрстович был вполне здоров. Но будить я его не стал — сон ему сейчас только на пользу. Сам же я расположился по соседству — гостевых спален в обширном особняке Пескоройки хватало. Упав на кровать, которую даже не удосужился расстелить, я мгновенно погрузился в сон. С наступлением сумерек меня разбудил дедуля, сообщив, что пора бы разобраться с засевшим в подвале Каином и его «молодым» и тоже зубастым приятелем Матиасом Грейсом. Мы собрались за дегустационным столом в винном погребе, где уже однажды проводили подобное совещание. Я с грустью вспомнил, что тогда в нем участвовали и Черномор с Глорией… Сейчас же нас было пятеро: я, Вольга Богданович, отец Евлампий и Каин с Матиасом. Ведьмак, мертвец, священник и двое упырей. Не знаю, соберётся ли ещё когда за общим столом настолько разношёрстная компания и что для этого должно произойти? Ведь в нашем случае мы пытались спасти от разрушения весь мир. Винный погреб был окутан мягким светом старых и вычурных магических фонарей, отбрасывающих зыбкие тени на каменные стены подвала. Воздух пах землей и сыростью, дубовыми бочками, пылью и едва уловимым ароматом выдержанного вина, словно время здесь текло медленнее, чем наверху. Каин сидел, откинувшись на спинку стула. Его бледное лицо было непроницаемым, однако в его тёмных глазах теплился холодный интерес. Матиас, напротив, нервно постукивал длинными пальцами по столу, изредка покусывая нижнюю губу — он явно не привык к столь странным собраниям. — Итак, — я медленно провёл рукой по лицу, стараясь стряхнуть остатки сна, — вы оба подтверждаете, что это именно Верховная ведьма европейского ковена ведьм Изабель действительно призвала Раава? — О, она не просто призвала, — сухо прошипел Каин, — она открыла ему дверь! Добровольно. Как вы, русские, говорите — с песнями, плясками и с хлебом-солью. — Зачем? — Отец Евлампий сжал крест в руке, его голос дрогнул. — Что может быть ценнее мира, созданного Господом? Стремления демона Хаоса мне понятны, но зачем это ей? Каин криво усмехнулся. — Власть, конечно же, и вечная жизнь. Раав обещал ей настоящее бессмертие — не ту жалкую пародию, что есть у вас, магов-ведьмаков, а подлинное бессмертие божеств Хаоса. Вечность на пепелище нашего мира. А он даже не на границе, — произнёс Каин, и его низкий голос разнёсся по погребу, отразившись эхом от каменных сводов, — он уже переступил черту и несётся в пропасть. Просто этого пока еще никто не осознал. Никто, кроме нас, — добавил упырь многозначительно. Мы все замерли. Каин сидел напротив меня, спиной к стене. В полумраке подвала он казался безликой тенью, только отчего-то обладающей разумом и умеющей говорить. Его глаза, чёрные, как беззвёздная и безлунная ночь, медленно обежали каждого из нас. — Раав не просто демон Хаоса, — произнес отец Евлампий, когда Каин замолчал. — Он — его первое воплощение, что поселилась в Великой Пустоте еще до Божественного Света. По большому счету, он не хочет уничтожить наш мир. Он просто хочет вернуть всё к началу. К Небытию, где не было ни Бога, ни Закона, ни времени. Где не было никого и ничего. — Но зачем же ему это? — спросил я, — Что он получит от этой… пустоты? — Для Раава любое упорядоченное существование — это как оскорбление, — продолжил Каин. — Он — воплощение ненависти Хаоса к Бытию. А Изабель… она не просто призвала его — она позволила ему войти. Открыла врата «изнутри»… Через себя… через собственную бессмертную душу! Отец Евлампий перекрестился, на этот раз не бессловесно, а с молитвой. Святой огонь вспыхнул у него в ладонях — бледно-голубой, чистый, ослепивший на мгновение всех присутствующих и заставивший Матиаса болезненно заскулить и стремглав выбежать из подвала. — Батюшка, ты бы придержал Благодать, — вежливо попросил упырь. — Это все остальные — матёрые волчары, а Матиас — желторотый птенец! Эго даже от одного Его упоминания корёжить начинает! Попридержи, прошу! Вот справимся с демоном, потом — хоть проклинай, хоть… — Хорошо, — угрюмо буркнул монах, — попробую… А что будем делать с европейским ковеном и её Верховной ведьмой? Может, если её… отправить прямиком в ад, врата Хаоса закроются? — А мы потянем войну против целого ковена? — спросил я. — Ведь для того, чтобы добраться до Верховной ведьмы нам придётся его основательно проредить. Каин вновь криво усмехнулся: — Если «красные братья» объединятся с инквизицией… — Упыри со святой церковью? — нервно воскликнул священник. — Ну, с ведьмаками-то ваши патриархи как-то смирились? — парировал вампир. — Думаю, ради спасения мира можно и с упырями о сотрудничестве договориться. — Один раз уже договорились… — мрачно произнес батюшка. — И троих наших соратников пришлось отпевать! — Прошу простить… — повинился Каин. — Хотя, понимаю, что нет мне прощения. Но такова наша природа… И, чтобы её переломить, пришлось пойти на такие жертвы… Но больше этого не повторится! Клянусь! От рук упыря неожиданно отошла волна тёмной силы, которая коснулась каждого из нас, кроме отца Евлампия. Подозреваю, соприкоснись эта волна со святым отцом — её бы напрочь разрушило. Но я и дедуля в полной мере ощутили, что готов поставить «на кон» это первоупырь. Если он нарушить клятву верности, то его нежизнь окажется целиком в наших руках. — Теперь вы знаете — мне можно доверять! — уже на словах заверил нас Каин. — Я не подведу! — А теперь расскажи нам о Верховной ведьме, — попросил я. — С чего ей втемяшилось в голову связаться с Хаосом? — Эта бешенная сука давно плакалась, что устала от мира, в котором правят слабые и жалкие простаки, а настоящую силу надо скрывать. Где магия стала презренным тайным ремеслом, а не властью. Она истово верит, что только посредством полного уничтожения старого порядка можно построить новый мир. — Безумие! — прошептал отец Евлампий. — Это не новый мир! Это — смерть! И даже смерть самой смерти! Молчание повисло снова. Где-то в глубине подвала звонко капала вода, отдавая эхом в сводчатом потолке. Я сидел, уставившись в тусклый огонек магического фонаря, и чувствовал, как внутри меня рождается гнев. Ведь мы стояли на пороге конца. Не просто конца человеческого мира — конца всего, даже времени с пространством. И всё ради чьей-то безумной жажды власти? Хотя, над кем она там собралась властвовать, если все непременно сдохнут? — Скажите мне, почему демон Хаоса может так долго находиться в нашем мире? — медленно произнес я. — Ведь наш мир для него враждебен? — Демон Хаоса не может существовать в упорядоченном мире без «опоры», — произнёс отец Евлампий, — через которую он черпает силу. И пока эта «опора» существует, он будет действовать, разъедая нашу реальность изнутри. И эта опора — душа Верховной ведьмы. — Значит, нужно уничтожить эту «опору», — сказал я. — Разве не так? — Просто уничтожить ведьму — не выход, — покачал головой Каин. — Если мы просто убьём Изабель — их связь не прервётся. Он не выпустит из своих лап бессмертную душу ведьмы. И тогда Раав продолжит напитывать её страхом, ненавистью, отчаянием… а она всё так же будет служить ему опорой в нашем мире. — А если использовать «сосуд Соломона»? — неожиданно предложил отец Евлампий. — Ведь умел же этот легендарный царь запечатывать джиннов и демонов[1]? Однако Каин тут же отверг эту идею: — Соломоновы сосуды создавались для духов из нашего, упорядоченного мира. Хаос — явление иного порядка. Он сам — воплощенное противоречие, разрыв реальности. Запечатать его — всё равно что пытаться удержать воду в решете… — Я не о демоне Хаоса, а о душе Верховной ведьмы, — поправился священник. — Её мы вполне можем заключить в таком сосуде, — согласился упырь. — И связь с Раавом разорвётся. Вот только кому-нибудь известна тайна печати Соломона, которой он и запечатывал джиннов? Это первое, — принялся загибать пальцы Каин. — И второе — убить Верховную ведьму, которую накачивает силой демон Хаоса, та еще задачка! В своём замке в Вернигероде она практически неуязвима. Да мы туда даже зайти не сумеем, а не то что подобраться к самой Изабель! — Есть у меня одно заклинание, — произнес дедуля, — позволяющее попадать на границы миров. В такие места, где реальность истончена. А если Раав проник в наш мир именно в замке Верховной ведьмы — ткань пространства там не просто истончена, она должна быть сплошь изъедена язвами, как тело прокаженного. — Хорошо, допустим, мы проникнем в замок, — вновь подал голос Каин, — но справиться с Изабель не смогу даже я. А мою силу вам не так давно довелось испытать… Простите меня еще раз за причинённое горе… — Так что же делать? — тихо спросил я. — Каин прав — мой резерв действительно совершенно опустошён. Так что толку от меня никакого… — А вот это зря, — довольно оскалился Каин, — присутствие в наших рядах Стража, существенно повышает шансы на победу. — Но откуда?.. — заикнулся я, ведь упырь никак не мог узнать, что я чисто гипотетически могу оказаться Стражем, или Столпом Веры. — Вы всё время забываете, кто я, — с какой-то грустью ответил Каин. — Пусть, я и не был создан лично Творцом, но я первый рожденный человек в этом мире. И первый человек, проклятый лично Создателем. На мне отпечаток Божественной силы Творца, пусть, и с «отрицательным знаком». Мне доступно куда больше, чем любому одарённому. — Но он еще не Столп Веры, — возразил священник. — И неизвестно еще, когда им станет. И станет ли? — Станет! — безапелляционно произнёс упырь. — Да, ведьмак еще не Страж, но он подошёл близко. Очень близко. — Надо объединить наши силы, — не стал спорить отец Евлампий. — Потому что в одиночку никто из нас не сможет погубить эту ведьму. — Согласен, — кивнул Каин. — Ни ведьмак, ни упырь, ни святой и не мертвец — никто не обладает достаточной силой, чтобы погубить ведьму, которая может задействовать объединённую мощь целого ковена. Но вместе… — Вместе мы справимся! — подытожил я. — Просто обязаны справиться, зная, что стоит на кону! — Допустим, — Каин медленно пробежал взглядом по нашим напряженным лицам, — мы проберёмся в замок, каким-то образом отвлечем и раздергаем ковен, доберёмся до Изабель и сумеем её убить… Но как загнать её душу в «сосуд Соломона» и запечатать его печатью, когда у нас нет ни того, ни другого? Тишина повисла в воздухе, густая, обволакивающая. Каждый из нас обдумывал сказанное упырём, взвешивая риски и шансы. Дедуля первым нарушил молчание, достав из пустоты (видимо со слова) небольшой пергаментный свиток. — Заклинание перехода, — пояснил он, развернув пергамент. — Оно проведет нас к разрыву границы между мирами. Но учтите — чем тоньше граница, тем опаснее путь. Что там нас будет подстерегать, я не знаю. Каин напряжённо сжал челюсти, нервно поиграв желваками. Его взгляд стал тяжелее, я просто физически чувствовал это. — Ты уверен, что сможешь провести нас? — спросил он, и в его голосе впервые зазвучали нотки сомнения. — Не уверен, — честно ответил дедуля. — Но другого выхода у нас всё равно нет. Если мы не попробуем — Изабель продолжит свою убийственную игру, а Раав рано или поздно приведёт сюда Хаос, который с превеликим удовольствием пожрёт наш мир. — Хорошо, — согласился Каин, — мы попробуем пробраться в замок Изабель. — Но перед этим нам надо раздобыть «сосуд Соломона». Без него все наши усилия тщетны. — И где же его взять? — криво усмехнулся я. — Такие вещи на блошином рынке не купить. — Знал бы ты, что порой продаётся на блошиных рынках, — весело рассмеялся упырь, а отец отец Евлампий осенил себя крестным знамением: — Мне известно только об одном сосуде. Он хранится в Ватикане. В его тайных архивах. — Ты предлагаешь выкрасть у католиков эту священную реликвию? — спросил я. — Не выкрасть, — поправил меня священник. — Я могу попытаться выйти на папу, используя свои связи… — Не думаю, что папа Пий XII пойдет тебе навстречу, — покачал головой Каин. — Не в том он сейчас положении, чтобы сотрудничать[2] с православным Патриархатом. Даже, если у тебя что и получиться — это займёт много времени, которого у нас нет. Священник мрачно кивнул: — Да, времени у нас мало… Вернее, его нет совсем… Если действовать — то непременно сейчас. Потом будет слишком поздно. Я готов выкрасть эту святыню! Вот чего я от батюшки не ожидал, так это подобного заявления. — А как же восьмая заповедь, святой отец? — изумлённо воскликнул я. — «Не укради»? Ведь нарушение этой заповеди рассматривается как тяжкий грех? Отец Евлампий перекрестился. В который уже раз за наше короткое совещание, и не упомнить. — Господь Всемилостивейший пусть не осудит нас за этот грех, — прошептал он. — А если и осудит… то простит нам этот грех на Страшном суде, если мы спасём хотя бы одну невинную душу… — Э, нет, батюшка! — неожиданно вмешался в разговор Вольга Богданович. — Даже и не думай об этом! Хочешь нас в самый ответственный момент лишить поддержки Божественной Благодати? — А ведь и правда… — произнёс я. — Отец Евлампий — это тоже не вариант. К тому же, ты точно не знаешь, где хранится этот сосуд. А искать его — времени нет! — Так что же нам тогда делать? — спросил монах, хрустнув судорожно сжатыми кулаками. Я посмотрел на них — на древнего упыря, на боевого священника-инквизитора, на старого мертвого мага с его заклинаниями, на себя, измученного «веселыми» приключениями в потустороннем мире… Но, несмотря на все неудачи, мы не сдались, и всё ещё надеялись отстоять наш мир. И, как всегда бывает у меня в такие напряженные моменты, в мою голову начали приходить весьма и весьма странные мысли, одну из которых я и озвучил: — А скажите мне, товарищи дорогие, а как ко всему непотребству Изабель отнёсся её, я так понимаю, уже бывший хозяин — Люцифер? [1] Согласно легендам и мифам, царь Соломон запечатывал джиннов в сосуды, используя свой магический перстень и заклинания. Он якобы подчинил себе 72 князей-демонов и их легионы, заключив их в медные сосуды. Магический перстень Соломона был инструментом для управления этими духами и для их запечатывания. [2] Во время Второй мировой войны папой римским был Пий XII (Эудженио Пачелли), который занимал этот пост с 1939 по 1958 год. Его правление пришлось на период одного из самых страшных конфликтов в истории, и его действия во время войны до сих пор вызывают споры и дискуссии. Пия XII часто критикуют за недостаточную, по мнению некоторых, реакцию на Холокост и за его молчание в отношении преступлений нацистов. Глава 11 Вопрос повис в воздухе тяжёлыми каплями морского тумана. Все замерли. Даже мёртвый Вольга Богданович, казалось, на мгновение утратил всякое подобие жизни, превратившись в обычную истлевшую мумию. Каин медленно поднял голову. Его глаза, чёрные, как провалы в бездну, вдруг вспыхнули — но не красным, как у обычных вампиров, а странным мерцающим фиолетовым светом. Все взгляды устремились на меня, а напряжение, повисшее в воздухе, достигло своего апогея. Наконец Каин хрипло рассмеялся, хлопнув ладонью по столу. Видимо, моя безумная идея связаться с предводителем падших ангелов, бросивших вызов самому Творцу, его нимало позабавила. — Люцифер? — переспросил он, медленно растягивая имя, будто пробуя его на вкус. — О, он не потерпит предательства. Особенно, если это предательство от тех, кому он даровал свою милость. А Изабель в своё время перепало немало приятных плюшек от короля ада. Отец Евлампий сжал крест так сильно, что костяшки его пальцы побелели. — Люцифер — не просто демон, — произнес он тихо, с каким-то внутренним трепетом. — Он — падший ангел! Но он… он тоже враждебен Хаосу. Он — порождение упорядоченного. Даже в аду у него установлен свой порядок. Во время своего бунта на Небесах он не хотел уничтожать весь мир. Он лишь не желал склониться перед человеком, как того требовал Господь… И, если Изабель открыла дверь Хаосу… это не просто предательство, это — нечто большее! — Именно, — заметил Каин. — Люцифер ненавидит Хаос так, как только может его ненавидеть Высшее Существо, когда-то бывшее ближайшим к Божественному Свету. Дедуля кивнул, подхватывая мысль: — Верховная ведьма вышла из-под его контроля, связавшись с Раавом. Это не просто измена, как сказал святой отец — это постыдное оскорбление! Плевок в лицо самому Князю Тьмы. Отец Евлампий мрачно добавил: — В священных текстах сказано: «Гордыня всегда предшествует падению». Сам Люцифер когда-то пал именно из-за гордыни. Думаете, он простит Изабель, что та осмелилась наплевать на своего хозяина? — Простит? — фыркнул Вольга Богданович, скрестив руки на груди. — Да он разорвет ее на куски! Вопрос только один — когда именно он этим займётся? — Так надо его известить, — задумчиво произнёс я, — и как можно скорее. Если Люцифер обрушит на ведьму свой гнев, то Изабель придётся сражаться на два фронта: против нас и против него. — Это даст нам дополнительный шанс, — резко заключил Каин. — Пока они выясняют отношения между собой, мы можем успеть раздобыть «сосуд Соломона». Но действовать всё равно нужно очень быстро — Раав нас ждать не будет. — Тогда, может, поискать его в другом месте, не в Ватикане, а… Спросить у того же Люцифера? Может, он припрятал у себя нечто-то подобное? — рискнул предположить я. Дедуля замер, а потом медленно ухмыльнулся: — Ты хочешь сказать нам надо поискать в аду? Мало тебе было ночи в Чистилище? Тишина снова накрыла нашу компанию, но теперь в ней чувствовалось нечто иное — не уныние, не страх, а настоящий азарт. — Если уж красть, — тихо произнёс отец Евлампий, — то у самого Сатаны. И Вольга Богданович вдруг разразился диким хохотом: — Ну, батюшка, ну, повеселил! Красть у дьявола… — прошептал он, делая вид, что вытирает несуществующие слезы. — Это не кража… Это настоящее самоубийство! Ты хоть понимаешь, что даже попасть в ад — это не просто «зайти в гости»? — Понимаю, — ответил священник. — Но что же нам тогда делать? — Но, существует же какой-то способ туда попасть? Или хотя бы связаться с ним? Пусть, у него и нет «сосуда», но ведь он может хоть как-то прищучить эту ведьму? А любая помощь будет нам только на руку. — А ты не глупец, ведьмак, — хмыкнул Каин.- Мне доводилось бывать в чертогах повелителя ада… — Ты был в Аду? — спросил я упыря. — Я был в его дворце, — ответил Каин, и в его голосе зазвучала древняя, почти забытая боль. — Тебя туда тоже низверг Господь? — выпалил батюшка. — Только почему об этом молчат Святые Книги? — Нет, монах, — покачал головой Каин, — Он меня не низвергал. Я пришел туда сам, по собственной воле, а не как Его наказание. Мне нужно было обсудить с ним один маленький вопрос, насчет посмертных мучений моих упокоенных птенцов… Но это не относится к нашему делу… — Да плевать, что тебя туда привело! — выругался дедуля. — Главное, как ты туда попал? — Меня провела к нему моя мать — Лилит… — Вот дерьмо! — выругался мертвец. — Ни за какие коврижки я не выпущу это рыжую суку из её темницы! Мы все едва не погибли из-за неё… — Её нельзя выпускать в мир! — поддержал дедулю Отец Евлампий, рука которого машинально поднялась к кресту на груди. — Первая демоница… Мать всех монстров… Она сильна… очень сильна… — Именно так, — равнодушно кивнул Каин, — хотя еще недавно был готов перегрызть за неё глотки всем нам. — Если вы её освободите, я могу вновь не сдержаться, — признался он, — хоть её сила уже не та… Но лучше не рисковать… — Верное решение! — Отец Евлампий перекрестился, его губы шепотом пробормотали молитву. — Значит, вариантов нет? — спросил я, чувствуя, как надежда тает. — И попасть в ад невозможно? Хотя, — меня неожиданно осенило, — почему же невозможно? Вход… или выход, всегда можно найти даже в самой безвыходной ситуации! — Неужели? — Дедуля хитро прищурился. — И где же он? Тот вход… или выход? — Например… — спокойно произнёс я. — Из чистилища можно легко попасть в ад. Отец Евлампий резко перекрестился. — Ты хочешь вернуться… туда… чтобы добраться до чертогов Сатаны? — прошептал священник. — Ну, — пожал я плечами, — раз уж другого выхода нет… Придётся опять Харона звать… — А чего меня звать? — неожиданно раздался из глубины подвала дребезжащий старческий голос, знакомый нам всем, без исключения. И тут же подвал наполнился непередаваемы смрадом Стигийского болота. — Я же говорил — сам всегда прихожу… А тут такие интересные разговоры разговариваются, да беседы беседуются — поневоле заслушаешься! Из тьмы, шлепая босыми ступнями по каменным плитам пола, постепенно покрывающимся болотной водой, вышел Харон. Худющий, что узник Бухенвальда, высокий, но сутулый, скорее похожий на старого запущенного бродягу с перекошенной спиной, чем на бессмертное существо, в глазах которого отражалась вечность. Так же, как и в прежний раз он был облачен в какое-то грязной рубище, проеденное пятнами плесени, которое я бы поостерегся использовать даже в качестве половой тряпки. В руке он держал уже знакомое мне весло, на которое опирался, как на посох. Его изъеденное глубокими язвами лицо, выражало крайнюю степень заинтересованности. Видимо тот небольшой «ночной отпуск», на время которого я его подменял, пришелся старому лодочнику по душе. — Соскучился, никак, по Стигийскому болоту, малец? — с явной подковыркой произнес Перевозчик. — Готов опять поменяться? Я жду не дождусь этого момента. Не думал, что это произойдёт так скоро. Отец Евлампий застыл в напряжённой позе, пальцы его сжимали крест так, что казалось, его грани вот-вот врежутся в плоть. Вольга Богданович оскалился в недоброй ухмылке, Каин стоял неподвижно, а его глаза, наполнившиеся тьмой, изучали лодочника с холодным интересом. Харон же, подойдя к столу, бесцеремонно плюхнулся на один из свободных стульев, прислонив весло к стене. — А чего замолчали, ребятки? Только что было так шумно и весело… А какие темы: Лилит, Люцифер, сосуды Соломона, измены, скандалы, интриги, расследования — прямо как в старые добрые времена! — Он звонко шлепнул себя ладонями по тощим голым коленкам, торчащим из-под лохмотьев хитона. — Я правильно понял, что вам всенепременнейше надо попасть в Ад? Я не стал тянуть кота за «причинное место» и честно ответил: — Нам нужно попасть к Люциферу. Быстро. Ты поможешь? Старик фыркнул, поправив лохмотья на костлявом плече: — Помочь-то я могу… Вот только… — Он причмокнул тонкими губами, сплошь обсыпанными гнойным герпесом, рассматривая нас, будто торговец на базаре. — Только плата нынче другая. Одной ночью здесь не обойдёсси! — И старикан тоненько гнусно захихикал. — Год, не меньше! — Чего⁈ — рявкнул дедуля. — Совсем сбрендил, старый⁈ Харон покачал головой, грозя дедуле пальцем: — Ой, не кипятись, мертвяк! Побывать в Чистилище — это одно, в Аду — совершенно другое. Поэтому и плата — соответствующая… — Год⁈ — переспросил я, чувствуя, как по спине пробегает холодок. — Хочешь, чтобы я провел целый год на твоём болоте? Вместо тебя? Харон только хихикнул, обнажая в ухмылке черные кривые зубы: — А ты думал, малец, что я за пару медных монеток отведу тебя прямо к вратам Ада? Там не просто болотная топь и мертвые души, там — Ад! Проникнись этим, смертный! Там огонь Геены, что сжигает души без остатка! Там стенает от мук само пространство, а время течёт вспять. Там даже я — Харон, перевозчик мёртвых — хожу с опущенной головой и воровато оглядываюсь, чтобы не увидеть лишнего… Он замолчал, и в подвале повисла тишина, нарушаемая лишь тихим плеском болотной воды, поднимающаяся между плитами. — Ну, ты не передумал, ведьмак? — Не передумал! — мотнул я головой. — Я иду! И пусть мне после этого придётся год плавать по этим вонючим водам Стигийского болота. — Тогда я с тобой, — неожиданно произнёс Каин. Все резко обернулись к нему. — Ты? — удивился я. — Что, не доверяешь? — усмехнулся он. — Или боишься, что я опять предам? Даже несмотря на принесённую клятву? — Боюсь, — честно ответил я. — Только кроме меня всё равно больше некому, — пожал плечами упырь. — Твой мертвый старик, попав в Ад, не вернётся оттуда — его просто не выпустят. Слишком уж он задолжал «по счетам». Здесь его защищает родовой эгрегор, а там подобной поддержки не будет. — Он прав, Ромка, — согласился с его доводами мертвец. — Я как-то не подумал об этом… — А священник… Сам понимаешь, что с ним будет в Аду, — продолжил Каин. — Каким бы святым он в итоге не был, он — не Иисус Христос, чтобы снизойти в Ад, как на прогулку[1]. Я задумался, в словах упыря несомненно имелся определённый резон. Каин же продолжил: — Я уже был там. Я знаю дорогу. И Люцифер знает меня, как и его князья. Не буду обещать, но возможно… возможно, он нас выслушает. Слышь, Старый, — окликнул упырь неожиданно закемарившего Перевозчика, — я иду с ним! Но плата от этого не изменится! — безапелляционно заявил он. Харон протёр глаза кулаками и покачал головой. — Двое? За один год? Да вы совсем ошалели тут, на земле… — Мы не торгуемся! — перебил его Каин, твердо глядя прямо в глаза Лодочнику. — Мы или идём вместе, или ты иди на хрен! Ты меня знаешь, Старый — не нужно меня злить! Лодочник помолчал, нервно скрипя зубами. От этого звука у меня даже мурашки по коже побежали. Потом Харон невнятно выругался сквозь судорожно сжатые зубы и выплюнул: — Ладно. Двое. Год один. — Договорились! — довольно усмехнулся упырь. — Жалкие шкурники-торгаши! — продолжал бурчать Лодочник, бросая на Каина ненавистные взгляды. — Гореть вам в Аду! — Он всё не мог успокоиться, поливая нас проклятиями. А меня всё никак не отпускало чувство, что я чего-то не учитываю в этом раскладе. Ведь не просто же так появился старый перевозчик душ в нашем подвале? Он никак не мог предугадать, что мы задумаем очередной вояж в мир мёртвых. Значит, он появился здесь по какой-то другой причине… Не придумав ничего лучше, я об этом спросил. — А ты чего тут появился, Харон? — стараясь не выдать своих чувств, произнёс я, наливая старикану полный ковшик хорошего вина из ближайшей бочки. — Угостись вином, старина, а то мы совсем не с того начали наш разговор… — Вино? — оживился Лодочник, шумно втянув ноздрями пряный запах выдержанного напитка. — Действительно не с того… — Он выхватил из моих рук ковш и буквально в три глотка выдул его содержимое. Я почувствовал, как недовольный дедуля пытается возмутиться, но я качнул головой, останавливая его праведный порыв. — Отличное вино! — выдохнул Харон, возвращая мне опустевшую тару. — Просто бесподобно! Не пробовал такого со времен падения Содома и Гоморры… Можно ещё? — Конечно, дорогой! — ответил я, нацеживая из бочки еще порцию. — Так как ты здесь оказался? Только не надо говорить, что мимо проходил — не поверю! — Да достали меня твои безумные приятели на Нагльфаре, — признался старик, опростав второй ковш (довольно немалый по размеру) и основательно захмелев. — Совсем от них жизни не стало на Стигийском болоте! — продолжал он жаловаться, пока я наливал «по третьему кругу». — Вот раньше была тишь-благодать, а теперь вообще жизни не стало! Может, угомонишь их между делом, а? — произнес Харон, выдув еще один ковш вина и пустив «грубую мужскую слезу» по морщинистой щеке. — А-а-а, вот ты о чём? — понятливо протянул я. — Конечно, угомоню! Как не помочь хорошему другу, которого уважаешь? — произнес я, наблюдая, как уродливая и поддатая физиономия Лодочника расплывается в широкой улыбке. — А ты меня уважаешь, старина? — Уважаю! — Лодочник поднялся со своего места и полез обниматься. — А вот этого не нужно! — Я едва успел уклониться от его объятий. — А теперь скажи, какие между настоящими друзьями могут быть счеты? — Ты о чём? — не понял с пьяных глаз Харон. — Друзья помогают друг другу совершенно безвозмездно, то есть — даром! — пояснил я. — Я тебе помогаю угомонить команду Нагльфара, а ты — проводишь нас с Каином в Ад! По рукам, дружище? — И я протянул раскрытую ладонь старому Лодочнику. — У-у! Облапошил всё-таки, чертов ведьмак! — хлопнув меня по раскрытой ладони, недовольно проскрипел Лодочник к вящему веселью дедули. Его глаза словно говорил мне — молодец, наследник! Так держать! — Тогда вставайте, — буркнул Харон, приподнимаясь со стула. — Нечего рассиживаться! Он взял свое весло, и в тот же миг темный подвал начал терять свои очертания, прямо на глазах превращаясь в топкую трясину. Воздух наполнился запахом гнили, серы и еще чего-то, чего я не мог разобрать. Да в общем-то и не сильно стремился — всё вокруг было жутко вонючим. — Держитесь за мной… — прохрипел Лодочник, шлепая по воде к своей лодке. Мы двинулись следом. Отец Евлампий перекрестил нас на прощание, а дедуля что-то проворчал себе под нос — молитву или проклятие, было не разобрать. Мои друзья и соратники превратились в неясные и зыбкие тени, резко пропавшие в густом болотном тумане. Топь сомкнулась за нами, поглотив последние следы подвала, словно его и не было вовсе. Впереди маячила черная лодка Харона — старая, обшарпанная, утлая, но весьма крепкая, невзирая на непрезентабельный вид. Мне уже довелось в этом убедиться. На корме мерцал тусклый фонарь, отбрасывая колеблющиеся блики на мутную воду. — А мне так в прошлый раз фонарь пожалел — не оставил! — попенял я Лодочнику. — Садитесь, — буркнул Харон, неуклюже переступая через борт и заставляя лодку опасным образом накрениться. Ответом он меня так и не удостоил. — Только не раскачивайте! Каин прыгнул следом, гибкий, как кошка. Я последовал за ними. Едва я переступил борт, в тот же миг лодка резко дернулась. — Ну вот, и поехали… — проскрипел Харон, упираясь веслом в раскисший берег. Лодка прошуршала днищем по илу и медленно поплыла вперед, рассекая зловонную гладь. Туман сомкнулся над нашими головами, и в нём замерцали бледные огоньки — то ли заблудшие души, то ли глаза неведомых тварей. Ветер принёс отдалённый стон, а следом — неясный шепот, в котором угадывались знакомые голоса. Меня посетило ощущение, что мы не учли чего-то важного. А Харон ухмыльнулся, будто прочитав мои мысли. — Что, сомнения гложут? — Он плюхнулся на своё законное место, смачно отхлебнув из ковша (как и когда он успел его стянуть из подвала, да еще наполнить вином, и притащить в лодку, чтобы никто не заметил, так и осталось для меня загадкой). — Поздно, друг — обратного пути нет! Лодка резко нырнула в тень низко нависших колючих ветвей, и мир вокруг нас стремительно погрузился в туманный сумрак Стигийского болота. Остался только плеск воды, да тихий-тихий заунывный плач, доносившийся словно из ниоткуда… [1] Сошествие Иисуса Христа в ад — догмат, исповедуемый историческими христианскими церквями (римско-католической, православными, древневосточными, восточнокатолическими) и церквями ранней протестантской реформации (лютеранской, кальвинистской, англиканской, цвинглианской), согласно которому после распятия Иисус Христос спустился в ад и, сокрушив его ворота, принёс свою евангельскую проповедь, освободил заключённые там души и вывел из ада всех ветхозаветных праведников, а также Адама и Еву. Сошествие Христа в ад входит в число Страстей Христовых. Считается, что это событие произошло во второй день пребывания Христа во гробе и вспоминается за богослужением Великой субботы. Nota bene Книга предоставлена Цокольным этажом , где можно скачать и другие книги. Сайт заблокирован в России, поэтому доступ к сайту через VPN/прокси. У нас есть Telegram-бот, для использования которого нужно: 1) создать группу, 2) добавить в нее бота по ссылке и 3) сделать его админом с правом на «Анонимность» . * * * Если вам понравилась книга, наградите автора лайком и донатом: Товарищ "Чума"#11